Один из самых громких примеров пранкерской журналистской практики — история с телевизионной программой «Шустер. Live», выходящей в эфир на украинском телеканале «112». 29 мая 2015 года в прямой эфир позвонил мужчина, который представился российским офицером, якобы имевшим опыт в конфликте на Донбассе на стороне ополченцев. В течение двадцати минут ведущий Савик Шустер и гости студии задавали свои вопросы, в основном ориентированные на подтверждение версии об участии российской армии в конфликте на Юго-Востоке. Звонивший отвечал подробно, не скрывая данных, вплоть до званий и фамилий своего командования. Финал розыгрыша носил фантасмагорический характер: звонивший неожиданно для украинской аудитории назвался своим настоящим именем и объяснил, что все его рассказы — фантазия, не имеющая ничего общего с реальностью.
Звонившим был известный пранкер под псевдонимом Lexus, которого в реальности зовут Алексей Столяров. Его деятельность по части пранкерства хорошо известна в украинском медиапространстве, так как случай с программой Савика Шустера — далеко не первый. Более того, стилистика общения пранкера с украинскими журналистами на первом этапе установления контакта явно указывала на вероятные осложнения в связи с недостоверностью его сведений. У авторов программы была целая неделя на то, чтобы проверить правдивость предлагаемой информации и подтвердить факт существования человека, который назвался вымышленным именем и фамилией. Но стереотип профессионального журналистского сознания, ориентированного на формат фейка, обернулся громким публичным конфузом в прямом эфире.
Фейк как формат информационной деятельности в условиях обострившегося конфликта в медиасфере превратился в реальность журналистской практики. Став невольным участником и свидетелем абсолютно новой геоинформационной ситуации, журналистское профессиональное общество пыталось выработать собственные защитные механизмы в медийном противостоянии в течение 2014–2017 годов. Об этом свидетельствуют приведенные нами примеры. Поэтому сегодня самым актуальным вопросом профессионализации журналистов, трудящихся на ниве сетевых ресурсов или использующих их в информационной деятельности, является вопрос оперативной проверки получаемой из Сети информации на достоверность и аутентичность.
Реальные выводы относительно вариантов противостояния «фейкизации» медийной деятельности связаны главным образом с функционированием СМИ, принципами их редакционной политики и информационными стандартами. В этом аспекте можно еще раз вспомнить опыт руководства газеты «Вашингтон Пост», которое во время проводимого журналистами Карлом Бернстайном и Бобом Вудвордом расследования Уотергейтского скандала требовало от них неизменного подтверждения полученной информации из второго, независимого источника.
Аутентичность полученных журналистом фактов, сведений, мнений должна стать желанной целью его профессиональной деятельности. В противном случае придется согласиться с мнением Никласа Лумана: «Кажется, что масс-медиа пестуют и одновременно подрывают веру в их собственную достоверность».
[74]
В значительной степени манипуляционные возможности Сети сегодня провоцируют активность пользователей в части размещения на ее просторах собственных фото- и видеоизображений, что лишний раз подтверждает визуальную доминанту в мировом информационном пространстве. Об этом свидетельствует и такой вид любительского творчества, как селфи. Современные гаджеты позволяют снимать всё, всех и вся. Это поневоле заставляет задуматься о границах профессионального журнализма. Если у тебя есть мобильник с камерой, если повезет и ты станешь свидетелем какого-либо происшествия (да еще с летальными последствиями), нет ничего проще, чем его зафиксировать. Дальнейшая технологическая цепочка известна и предсказуема: собственный блог, влог, сетевые ресурсы (вроде YouTube), своя страничка в соцсетях. И вот уже у твоего видео на полторы минуты — десятки, сотни, тысячи просмотров и соответственное количество лайков. Голова кружится от такой популярности.
Примеров ей в нынешнем медиапространстве не счесть. Помню, как однажды загорелся Троицкий собор в Санкт-Петербурге. Дело было летом, и гуляющие прохожие радостно выстроились вдоль набережной Фонтанки, фиксируя процесс уничтожения огнем памятника культуры и истории. Некоторые из этих доморощенных записей потом оказались в эфире телеканалов и выпусках новостей. Наверняка каждый читатель может припомнить аналогичные примеры из практики современного телевидения, в том числе отечественного. Привычными стали видеозаписи, сделанные с камер наружного наблюдения, видеорегистраторов и на личные мобильные телефоны. Можно вспомнить, как на российских федеральных телеканалах освещался первый этап так называемого майдана в 2013 году. Или совсем недавнюю историю с попыткой побега бандитов из здания Московского областного ссуда.
С появлениями подобных видео в телеэфире еще можно смириться — ввиду журналистской необходимости иллюстрировать сообщения хоть какой-то «картинкой». Но очень трудно понять, когда на экране возникают видео и селфи, снятые представителями так называемого экстрим-досуга. В данном секторе развлечений современной молодежи есть свои, отдельные направления — от руферов (те, кто лазит по крышам и высотным сооружениям) и зацеперов (те, кто использует для развлечений все виды транспорта) до диггеров (те, кто проникает под землю, используя технологические коммуникации). В конце концов, это личное дело экстремала, его степень риска собственным здоровьем и жизнью.
Другое дело — позиция журналистов и СМИ, которые используют частный видеоматериал для создания псевдосенсационных сюжетов. Понятно, что трудно обнаружить в потоке новостей что-то яркое да еще позитивное. А так сенсация рядом, вот она — в Сети! Скачивай и выдавай в эфир. Что журналисты и делают, не слишком заботясь о коммуникационных последствиях подобного материала. Зачем, например, на федеральном телеканале было демонстрировать запись того, как анонимный любитель славы перебирался по проводам через Невский проспект? Или брать интервью у ошалевших от славы недорослей, тайком проникших на охраняемую территорию Ленинградской АЭС и взобравшихся там на высотное сооружение? Свои пятнадцать минут славы (даже чуть больше) они, конечно, получили. Но СМИ, демонстрируя такие псевдодостижения «смелых и отважных», вполне могли спровоцировать новую волну аналогичных селфи-проектов.
Риск — благородное дело, но в определенных ситуациях и кризисных условиях. Формировать в массовом сознании безответственное отношение к жизни и здоровью — это психологический экстремизм, когда жажда острых ощущений подталкивает не только к тому, чтобы от нечего делать взобраться на арку Главного штаба на Дворцовой площади, но и к тому, чтобы отправиться в «горячую точку» пострелять, побегать с автоматом Калашникова и заработать впечатлений и денег. Здесь можно открыто констатировать: селфи и видео, которые возникают в нынешнем видеопространстве и живописуют сомнительные «достижения» псевдорыцарей удачи, есть результат вполне понятной психологической установки на получение славы любой ценой.
Мы не утверждаем, что жажда поклонников селфи зафиксировать собственные «подвиги» — прямой путь в объятия запрещенной в России ИГИЛ. Но стоит обратить внимание, что эксперименты с «картинкой» террористы откровенно используют для формирования у отдельных сегментов потенциальной аудитории, во-первых, зрительского интереса, а во-вторых, для провокативной игры на самолюбии тех, кого недооценили, не замечают и кто хочет чего-то добиться, но не может (по объективным и субъективным причинам), а то и просто амбициозных людей, чье эго не дает покоя в условиях существующей реальности. Это очередная манипулятивная игра, преследующая вполне определенные цели.
