Ее радовало, что здесь относительно тепло и нет изнуряющего ветра. Но внутренне убранство, конечно же, не впечатляло. Темные бревенчатые стены, кирпичная печь в половину комнаты, дощатый стол, скамья, железная кровать с панцирной сеткой, допотопная радиостанция под образами. На фоне этой убогости медвежья шкура на полу могла показаться первобытной дикостью, но никак не элементом экзотического декора, к которому, возможно, привыкла девушка. Телевизор был, dvd-плеер, музыкальный центр, гитара... Но разве ж этим кого-то удивишь...
– Я привык, – пожал плечами Данила.
Да, стол и скамья сколочены грубо, из нетесаных досок, зато как основательно – хоть кувалдой по ним колоти, не размолотишь. И сам дом стоял посреди леса капитально, как надежный форпост на пути к человеческой цивилизации. Печное тепло, суровый и здоровый уют.
– Мне нравится... – совсем не убедительно сказала она. – Только что-то не очень тепло.
– Лучше не очень тепло, чем просто холодно, – пытаясь взбодриться, улыбнулся Данила. – Печь со вчерашнего не топилась. Сейчас исправим...
Он подошел к печной топке, открыл чугунную дверцу с дореволюционным клеймом-штампом демидовского завода.
– Главная заповедь одинокого егеря, – чиркнув спичкой, сказал он. – Уходя, оставляй в печи растопку. А потом уже гаси свет...
Холодно в доме, и каждая лишняя минута, бездарно потраченная в борьбе за тепло домашнего очага – чистой воды преступление. Но у него все готово – поднес к щепе зажженную спичку, и завихрился в печи огонек, облизнул сухие поленья. А в сенях стоял большой дощатый короб с углем, скоро и он в топку пойдет. Тогда такой жар будет, что в одних трусах можно будет по дому ходить. Если, конечно, Лене это понравится. Что вряд ли.
– А ты одинокий?
– Да, как белый парус у Лермонтова.
– И Лермонтова знаешь.
– Да, забегал тут как-то, на медведя поохотиться звал...
– На этого, который у тебя под ногами?
Веселый изгиб ее губ показывал, что шутка принята.
– И на этого, и на другого.
– А стрелял ты?
– Да. В основном сигареты.
– У Лермонтова?
– А это ты спроси...
– У кого?
– У Пушкина!
– С тобой не соскучишься.
– А это вместо морфия.
– Ты что, по этому делу? – нахмурилась девушка.
– Да нет, морфий тебе нужен. Для обезболивания...
Он подсел к Лене, раскутал одну ногу, осмотрел, ощупал. Опухлость сошла, потемнения нет, и температура вроде бы нормальная.
– Зачем обезболивание? – встревоженно спросила она.
– А затем, что сапоги легкие носишь. Ноги себе отморозила...
– Сапоги не легкие, – беспокойно мотнула она головой. – Мех там был...
– Какой, рыбий?.. Что, если ногу придется ампутировать?.. Ножовка у меня есть, смех вместо морфия...
– Ну и шутки у тебя! – нервно улыбнулась она.
– Шутки?! Шутки у того придурка, который тебя в лесу оставил...
Данила вдруг осознал, что начал заводиться.
– А если бы не оставил? Тогда бы я вместе с ним взорвалась...
Трудно было не согласиться с таким аргументом. Гнев схлынул, в голове прояснилось. Но на душе остался саднящий осадок... Давно его не беспокоило это болезненное, граничащее с безумством чувство справедливости. И как хорошо, что Лена смогла его успокоить.
– Ну да, лучше ноги отморозить, чем на воздух взлететь, – кивнул он.
– А что, сильно отморозила?
– Думаю, что ампутация не грозит. Но врача на всякий случай вызвать надо. Здесь недалеко, завтра к обеду будет...
До поселка и больницы всего ничего – шестьдесят верст. Сущий пустяк по таежным меркам. Главное, чтобы радиостанция не подвела.
– Значит, взорвался вертолет, – уточнил он, щелкнув тумблером.
– Взорвался.
– Сам по себе? Или как?
– А разве вертолеты сами по себе взрываются?
– Что-то не припомню, – покачал он головой.
– Значит, или как?.. Герман – большой человек, председатель совета директоров крупной нефтедобывающей компании. Мы как раз на промысел с ним летели...
– Ты к нему какое отношение имеешь?
– Это что, допрос?
– Не знаю. Но мне ответ нужен. Мне сейчас докладывать надо.
Лампочки горели, стрелка питания поднялась до рабочей отметки, частота настроена. Осталось только выйти на связь.
– Куда?
– В центр, Юстасу.
– Не смешно.
– Не знаю, Косте нравится, – пожал плечами Данила.
– Какому Косте?
– Ну, Косте, диспетчеру нашему. Позывной у него – Юстас, ему нравится...
– А ты тогда кто, Плейшнер?
– Нет, я «парабеллум» Бормана.
– Кстати, я видела, как ты стреляешь. Ты же совсем не целился...
– Это интуитивная стрельба.
– Тайга научила?
– Какая ты догадливая...
– А почему ты всех волков не перестрелял? Ты же мог...
– Зачем?
– Ну, как это зачем? Они же голодные, на людей бросаются...
– Замкнутый круг, – скупо улыбнулся Данила. – Голодные, поэтому на людей. А на людей, потому что голодные... Природа у них такая, без пожрать не выживешь. И у людей так же. Люди тоже поесть любят. Свининка, говядинка, баранинка, животных режут. Не убивать же людей за это...
– Так разве волки животных не режут? Я слышала, их за это истребляют.
– Истребляют, – с мрачным видом кивнул он. – И у нас такое было. Столько настреляли, что перебор вышел. Оленей в тайге развелось – уйма. Вроде бы и хорошо, но они все молодые деревья ободрали на прокорм. И больных много развелось. В общем, дохнуть стали, от голода, от болезней... Нет, волков беречь надо. У них свое место в природе. Они знают, на кого охотиться, на больных и слабых. А знаешь, как они определяют, кто есть кто? Если олень побежал в гору, значит, он сильный, если вниз – значит, чувствует в себе слабину, за таким и гонятся... С лосями вообще сложней. Если крупный лось встал как вкопанный, если выставил рога, волки такого седьмой дорогой обойдут. Ну, если выбор будет, чтобы кого-то послабей задрать. А если нет, то и на такого лося напасть могут. Только если сохатый действительно в силе, то плохо им будет. Он же и на рога поднять может, и затоптать...
– А тебе кого больше жаль будет, лося или волка?
– И лося... И волка... Волк – животное уважаемое.
– Да, только его никто не любит!
