– И какие же желания загадывала юная Эвелина Хардкасл?
Она озадаченно морщит лоб:
– Знаете, а ведь я совершенно не помню. Что нужно ребенку, у которого все есть?
«Ему нужно все – и больше, чем все, как и всем остальным».
– А я, даже если бы помнил, все равно не смог бы ответить на такой вопрос, – улыбаюсь я.
Эвелина отряхивает перепачканные ладони, вопросительно смотрит на меня. Видно, что ее снедает любопытство, переполняет радость от встречи с неизвестным и неожиданным там, где еще недавно все было знакомо. Я с разочарованием осознаю, что для нее я – всего лишь новое развлечение.
– А вы не задумывались, что с вами будет, если к вам не вернется память? – осторожно спрашивает она, стараясь не задеть меня слишком личным вопросом.
Теперь озадачен я.
Справившись с первоначальной растерянностью, я старался не думать о своем состоянии. По большей части потеря памяти создавала определенные неудобства, но не была трагедией. Раздражала только неспособность вспомнить, кто такая Анна. В ходе попыток возродить Себастьяна Белла я обрел двух друзей, Библию с пометками на полях и сундук, запертый на замок. Маловато для сорока лет жизни. Нет ни жены, безутешно оплакивающей потерянное время, ни ребенка, огорченного утратой любимого отца. С этой точки зрения жизнь Себастьяна Белла легко отринуть и трудно оплакивать.
Где-то в лесу трещат ветви.
– Лакей, – говорит Эвелина.
Я тут же вспоминаю слова Чумного Лекаря, и кровь стынет в жилах.
– Что-что? – спрашиваю я, лихорадочно оглядывая заросли.
– Слышите треск? Это лакеи собирают хворост, – поясняет она. – Стыд и позор. В особняке не хватает прислуги, некому растапливать камины, поэтому гостям приходится отправлять за хворостом своих лакеев и камердинеров.
– А сколько их там?
– В каждом из приглашенных семейств – по одному, но еще не все приехали, – говорит она. – Пока в особняке семь или восемь лакеев.
– Восемь? – сдавленно переспрашиваю я.
– Ах, милый Себастьян, что с вами? – встревоженно говорит Эвелина.
В иных обстоятельствах мне бы польстило ее ласковое участие, но сейчас оно меня смущает. Мне стыдно признаваться, что какой-то странный тип в наряде чумного лекаря посоветовал опасаться некоего лакея – и что даже при звуке этого слова меня охватывает безумный страх.
– Простите, – говорю я, помрачнев. – Я вам все объясню, только не здесь и не сейчас.
Не в силах выдержать ее недоуменный взгляд, я озираюсь, пытаюсь сменить тему. Замечаю пересечение трех тропинок, убегающих в лес; одна из них ведет прямо к берегу озера.
– А там…
– Да, это озеро, – говорит Эвелина, глядя в ту сторону. – То самое, на берегу которого Чарли Карвер убил моего брата.
Нас разделяет трепетная тишина.
– Простите, – неловко повторяю я, смущенный скудостью выраженного чувства.
– Не подумайте обо мне дурно, но за давностью лет все это кажется кошмарным сном, – вздыхает она. – Я даже лица Томаса не помню.
– Майкл говорит то же самое, – замечаю я.
– Оно и неудивительно, ведь он младше меня на пять лет. – Она приобнимает себя за плечи, отстраненно произносит: – В тот день я должна была присматривать за Томасом, но мне больше хотелось покататься верхом, а он ходил за мной по пятам. Поэтому я придумала для малышей игру, отправила их на поиски сокровищ. Если бы я не оставила их одних, то Томас не забрел бы к озеру и не попал бы к Карверу в лапы. Вы даже не представляете, как эти мысли терзали меня все детство и юность. Я мучилась бессонницей, отказывалась от еды. Не испытывала никаких эмоций, кроме бессильной злости и вины. Я злилась на всех, кто пытался меня хоть как-то утешить.
– И как же вы с этим совладали?
– С помощью Майкла, – печально улыбается она. – Как только я над ним не измывалась! И вообще, я вела себя ужасно, но он всегда оставался рядом. Он видел, что я страдаю, хотя и не понимал почему, и очень мне сочувствовал. Без него я совсем сошла бы с ума.
– Вы потому и уехали в Париж, подальше отсюда?
– Нет, тут у меня не было особого выбора. Через несколько месяцев после случившегося родители отправили меня в Париж, – отвечает она, закусив губу. – Они не могли меня простить, и мне самой этого бы не позволили, если бы я осталась. Изгнание было своего рода наказанием, но в итоге пошло мне на пользу.
– Однако же вы вернулись?
– Повторяю, у меня не было выбора, – с горечью произносит она, кутаясь в шарф, потому что на поляну врывается резкий порыв холодного ветра. – Родители настаивали на моем возвращении, грозили лишить меня пособия. А когда это не сработало, то заявили, что лишат наследства Майкла. Поэтому я и приехала.
– Но чем объяснить их ужасное поведение? И желание устроить бал-маскарад в вашу честь?
– В мою честь? О господи, да вы и впрямь не понимаете, что здесь происходит!
– Может быть, вы…
– Себастьян, завтра исполняется девятнадцать лет со дня убийства моего брата. Не знаю почему, но родители решили отметить годовщину трагедии в том самом имении, где это произошло, и пригласили всех, кто гостил в доме в этот день девятнадцать лет тому назад.
Голос ее звенит от сдержанного гнева, дрожит от скрытой боли, которую мне хочется как-то унять. Эвелина, сверкнув голубыми глазами, оборачивается к озеру.
– Они устраивают поминки, объявляя их торжеством якобы в мою честь, и, как я предполагаю, меня ждет какой-то жуткий сюрприз, – продолжает она. – Это не праздник, а наказание, свидетелями которого станут пятьдесят гостей, разодетых в пух и прах.
– Неужели ваши родители так злопамятны? – ошеломленно спрашиваю я; меня обуревают чувства, сходные с теми, которые я испытал при виде птицы, разбившейся об оконное стекло, – смесь глубокого сожаления и горечи оттого, что жизнь жестока и несправедлива.
– Сегодня утром мать пригласила меня на прогулку у озера, – говорит она. – А сама не пришла. Наверное, и не собиралась. Ей просто хотелось, чтобы я постояла в одиночестве, вспоминая о случившемся. Вам все ясно?
– Эвелина, я… У меня нет слов.
– А они и не нужны, Себастьян. Богатство отравляет душу, а мои родители уже очень давно богаты – как и большинство гостей, приглашенных на торжество, – вздыхает Эвелина. – Не забывайте, что учтивые манеры – всего лишь маска.
Я страдальчески морщусь, она улыбается, берет меня за руку. Пальцы холодные, а взгляд теплый, участливый. В нем сквозит хрупкая отвага узника, всходящего на эшафот.
– Не бойтесь, милый, – говорит она. – Моих бессонных ночей с лихвой хватает на двоих, вам ни к чему мучиться бессонницей. Лучше, если хотите, загадайте за меня желание. Или за себя самого, – по-моему, вам оно нужнее. – Она достает из кармана монетку, протягивает ее мне. – Вот, возьмите. От камешков толку мало.
