– Нет-нет, сэр… Я сама виновата. За обедом промашка вышла… – шепчет она, утирая слезы.
– Тед Стэнуин очень дурно с тобой обошелся, – говорю я и с изумлением замечаю, что она испуганно смотрит на меня.
– Нет-нет, сэр, не говорите так, – протестует она, едва не срываясь на визг. – Тед, то есть мистер Стэнуин, он к слугам завсегда хорошо относится. Просто… он ведь теперь тоже вроде как из господ, джентльмен, не дело, чтобы с ним… – сбивчиво объясняет она, чуть не плача.
– Понятно, – торопливо говорю я. – Не следует, чтобы остальные гости обращались с ним как с прислугой.
По ее лицу расползается улыбка.
– Ваша правда, сэр. То-то и оно, что без Теда Чарли Карвера так и не поймали бы. А гости все одно считают его за прислужника. Хотя вот лорд Хардкасл всегда обращается к нему «мистер Стэнуин», уважительно, и все такое.
– Ты только не плачь, – говорю я, удивленный гордостью, звучащей в ее словах.
– А я и не плачу, сэр, – отвечает она и, переборов робость, поднимает чепец с пола. – Ой, мне пора, сэр, меня уж, наверное, хватились.
Она делает шаг к выходу, но я останавливаю ее вопросом:
– Люси, ты не знаешь такую Анну? По-моему, она из слуг.
– Анну? – Она напряженно задумывается, вкладывая все силы в работу мысли. – Нет, сэр, не знаю.
– А как себя слуги ведут? Ты ничего странного не заметила?
– Ой, сэр, вот вы не поверите, а меня уже три раза сегодня об этом спрашивали! – отвечает она, теребя рыжий локон.
– Три раза?
– Да, сэр. Час назад на кухню пришла миссис Дарби, ровно то же самое спросила. Так нас всех перепугала. Представляете, высокородная леди на кухне? Да такого в жизни не бывало!
Я сжимаю набалдашник трости. Неведомая миссис Дарби сама ведет себя странно и задает те же вопросы, что и я. Может быть, она – моя соперница?
«Или еще одно воплощение».
При мысли об этом я краснею. Знакомство Рейвенкорта с женщинами ограничивается признанием их права на существование. Вообразить, что он может очутиться в женском теле, для него так же невозможно, как дышать водой.
– А что это за миссис Дарби?
– Ну такая пожилая дама. Языкатая, – отвечает Люси. – Но справедливая. А еще лакей приходил, следом за миссис Дарби, тоже спрашивал, как себя слуги ведут.
Я еще сильнее стискиваю набалдашник, прикусываю язык, чтобы не выругаться вслух.
– Лакей? А какой он из себя?
– Такой высокий, светловолосый, но… – Она взволнованно оглядывается. – Ну, чванливый, прям сил нет. Видно, у благородных служит, заносчивых манер нахватался. А, и еще нос у него разбит, прям весь синий, как слива. Вроде как подрался, и совсем недавно. Наверное, еще кому-то не по нраву пришелся.
– И что ты ему сказала?
– С ним миссис Драдж разговаривала, кухарка. Вот она ему сказала то же самое, что и миссис Дарби, мол, со слугами все в порядке, это господа не… – Она мучительно краснеет. – Ой, прошу прощения, сэр, я не хотела…
– Ничего страшного, Люси, я и сам невысокого мнения о гостях. И что же они такого странного вытворяют?
Она улыбается, застенчиво отводит глаза, а потом говорит тихо-тихо, так, что слышно, как поскрипывают половицы:
– Сегодня утром мисс Хардкасл ходила гулять в лес со своей камеристкой. Она вся такая француженка, только и слыхать от нее кель то, кель сё. Так вот, неподалеку от хижины Чарли Карвера на них кто-то напал. Видать, один из гостей, только ни мисс Хардкасл, ни камеристка не признаются, кто именно.
– Вот прямо так и напали? – Я вспоминаю, как глазами Белла видел беглянку в лесу; тогда я решил, что это Анна, но, может быть, это не так? Может быть, это всего лишь очередное неверное предположение с моей стороны?
– Ну, они так говорят, – лепечет Люси, смущенная моей настойчивостью.
– Да, пожалуй, мне стоит побеседовать с этой камеристкой. Как ее зовут?
– Мадлен Обэр. Только прошу вас, сэр, не говорите ей, что это я вам рассказала. Потому что это вроде как секрет.
Мадлен Обэр, та самая камеристка, которая передала Беллу записку за ужином. В суматохе недавних происшествий я совсем забыл о ранах на руке Белла.
– Я никому не скажу ни слова, Люси, – киваю я. – Мне обязательно нужно поговорить с этой француженкой. Передай ей, что я хочу ее видеть. Не объясняй почему, но, если она придет ко мне в апартаменты, я вас обеих щедро награжу.
После недолгого замешательства она соглашается, а затем убегает, пока я не потребовал от нее еще каких-нибудь обещаний.
Из коридора я выхожу чуть ли не вприпрыжку – впрочем Рейвенкорт на это не способен. Хотя Эвелина и питает к нему непонятную неприязнь, она мой друг, и я хочу ее спасти. Тот, кто утром напал на нее в лесу, скорее всего, примет непосредственное участие в убийстве. Надо сделать все возможное, чтобы этого не допустить. Надеюсь, Мадлен Обэр мне в этом поможет. Кто знает, может, завтра мне станет известно имя злодея. Если Чумной Лекарь сдержит свое обещание, я смогу покинуть Блэкхит и больше не менять обличий.
Чем дальше я удаляюсь от ярко освещенного вестибюля, тем быстрее улетучивается приподнятое настроение, я даже перестаю насвистывать какой-то веселый мотивчик. Присутствие лакея преображает Блэкхит, мое воображение населяет тени по углам и сумрачные тупики сотнями образов ужасной кончины от руки злодея. Сердце замирает от малейшего шороха. Наконец я вхожу в апартаменты; пот льется ручьями, грудь сдавило.
Плотно захлопываю дверь, глубоко, прерывисто вздыхаю. Если так будет продолжаться и дальше, то я умру от разрыва сердца прежде, чем до меня доберется лакей.
Гостиная в моих апартаментах роскошно, со вкусом, обставлена: под люстрой, сверкающей отраженным светом огня в камине, стоит диван и кресло. На серванте выстроились бутылки с напитками всех сортов, тарелки с нарезанными фруктами и ведерко подтаявшего льда. Рядом на блюде высится гора сэндвичей с ростбифом, истекающих горчицей. Брюхо требует еды, но тело не слушается.
Мне нужно отдохнуть.
Кресло протестующе стонет под моим весом, ножки гнутся от тяжести. Дождь стучит в окна, небо мрачно лиловеет, как синяк. Интересно, это те же самые капли из тех же самых туч, что и вчера? Роют ли кролики те же самые норы, вспугивают тех же самых насекомых? Летают ли те же самые птицы, бьются в те же самые стекла? Если все это – западня, то на какого зверя?
– Да, выпить сейчас не помешает, – бормочу я, потирая ноющие виски.
– Вот, пожалуйста, – произносит женский голос у меня за спиной; худая рука с костлявыми огрубелыми пальцами протягивает мне бокал из-за плеча.
Пытаюсь повернуться, но Рейвенкорта слишком много, а кресла слишком мало.
Женщина нетерпеливо покачивает бокал, в нем тонко звенят льдинки.
