Дрожа от холода, размышляю, куда идти дальше. Вымощенная булыжником дорожка тянется по дальнему краю лужайки к конюшне. Можно пройти по траве, но тогда промокнут и туфли. Я отправляюсь кружным путем, по подъездной аллее, от которой влево сворачивает еще одна мощеная тропа. Как и следует ожидать, тоже в ужасном состоянии. Корни деревьев выворачивают камни из земли, над дорожкой нависают корявые пальцы ветвей. Встреча с незнакомцем в наряде чумного лекаря меня напугала. Я покрепче сжимаю ножичек и иду медленно и осторожно, боясь оскользнуться и упасть, опасаясь, что кто-то выскочит из-за кустов. Не знаю, зачем таинственный незнакомец нацепил на себя зловещий наряд, но не могу забыть его пугающих предупреждений.
Кто-то убил Анну и вручил мне компас. Маловероятно, что один и тот же человек напал на меня ночью и спас утром. А теперь появился еще и какой-то лакей. Да кто же я такой? Откуда у меня столько врагов?
Дорожка ведет к высокой кирпичной арке, в которую вделаны часы; стекло циферблата разбито. За аркой виднеется двор, конюшни, какие-то сарайчики и пристройки. В кормушки насыпан овес; бок о бок стоят экипажи, накрытые зеленым брезентом от дождя.
Вот только лошадей нет.
Все стойла пусты.
– Эй, есть тут кто-нибудь? – неуверенно спрашиваю я.
Голос разносится по двору, но ответа я не слышу.
Над одной из хижин из трубы поднимается черный дымок. Дверь не заперта, я выкрикиваю приветствие и вхожу. Как ни странно, хозяев нет дома, хотя в очаге горит огонь, на столе стоит миска овсянки и тарелка поджаренного хлеба. Я снимаю мокрые перчатки, вешаю их на перекладину над огнем, чтобы на обратном пути было не так зябко.
Кончиком пальца дотрагиваюсь до еды. Она еще теплая, оставлена недавно. На стуле лежит седло и кусок кожи, – видно, кого-то неожиданно оторвали от работы. Могу лишь предположить, что обитатель дома отлучился по срочному делу. Может быть, стоит дождаться его возвращения. Во всяком случае, здесь тепло и сухо, хотя уголь нещадно дымит, а в доме сильно пахнет конским волосом и какой-то смазкой. Хуже другое: дом стоит на отшибе. Пока я не выясню, кто напал на меня вчера ночью, все обитатели Блэкхита находятся под подозрением, включая конюха. По возможности я не стану встречаться с ним один на один.
На гвозде у двери висит расписание работ, рядом с ним болтается карандаш на веревочке. Я снимаю листок, переворачиваю его, чтобы оставить записку с просьбой отвезти меня в деревню, но там уже что-то написано.
Не уезжайте из Блэкхита. От Вас зависит не только Ваша жизнь, но и жизни многих других. Сегодня вечером, в 10:20, приходите к склепу на фамильном кладбище, я Вам все объясню. Кстати, не забудьте про перчатки, они вот-вот сгорят.
С любовью, Анна.
Дым щекочет ноздри. Оборачиваюсь к очагу: и правда, перчатки вот-вот загорятся. Я срываю их с перекладины над огнем, затаптываю угли. Сердце колотится. Таращу глаза, оглядываю дом, пытаюсь понять, что это за фокус.
«Вечером встретитесь с Анной, у нее и спросите».
– Я же видел, как она умерла! – выкрикиваю я в пустоту и пристыженно умолкаю.
Успокаиваюсь, перечитываю записку еще раз, но это мало что объясняет. Если Анна жива, то с ее стороны было бы слишком жестоко так измываться надо мной. Скорее всего, когда все в особняке узнали о ночном происшествии, кто-то решил подшутить надо мной и нарочно выбрал мрачное место и время для встречи.
«Этот кто-то, наверное, ясновидящий».
– Погода сегодня ненастная, кто угодно мог предположить, что мне захочется высушить перчатки.
Дом вежливо слушает, но мне самому такое объяснение кажется слишком надуманным. Как и желание объявить записку чьей-то глупой шуткой. Увы, очевидно, что в моем характере слишком много безнадежных изъянов: вместо того чтобы питать хоть какую-то надежду на то, что Анна все-таки жива, мне проще считать ее мертвой, чтобы самому с чистой совестью побыстрее отсюда сбежать.
Терзаясь сомнениями, я натягиваю подпаленные перчатки. Надо все обдумать, и лучше делать это на ходу.
Отправляюсь в обход конюшни, мимо конского выгула, заросшего высокой травой по пояс; столбы ограды прогнили напрочь, еле держатся. В дальнем конце выгула виднеются две фигуры под одним зонтиком. Наверное, там пролегает какая-то тайная тропа, потому что они идут слаженно, рука об руку. Бог знает как они меня заметили, но одна из фигур приветственно машет мне. Охваченный мимолетным дружеским порывом, я повторяю жест, и парочка скрывается в сумрачном лесу.
Опускаю руку. Все решено.
Я убедил себя, что ничем не обязан убитой и поэтому вправе уехать из Блэкхита. Это довод труса, типичный, но в чем-то правдивый.
Однако же если Анна жива, то он неприменим.
Утром я ее предал, а потом только об этом и думал. А теперь у меня появился шанс, и упускать его я не намерен. Ей грозит опасность, а значит, я обязан ей помочь. И помогу. Если это не удержит меня в Блэкхите, то я не достоин жизни, с которой опасаюсь расстаться. Во что бы то ни стало сегодня ночью, в двадцать минут одиннадцатого, я приду на кладбище.
6
– Кто-то жаждет моей смерти.
Странно произносить это вслух, словно бы испытывая судьбу, но для того, чтобы дожить до вечера, надо перебороть страх. Я больше не намерен сидеть взаперти в спальне. Надо найти ответы на множество вопросов.
Возвращаясь к особняку, не свожу глаз с леса, перебираю в памяти все, что случилось утром. Снова и снова задумываюсь о порезах на руке, о человеке в костюме чумного лекаря, о лакее и о загадочной Анне, которая теперь вполне себе жива и даже пишет мне таинственные записки.
Как ей удалось уцелеть?
Если она написала записку на рассвете, еще до того, как на нее напали, то откуда ей было известно, что я приду в дом у конюшни и повешу перчатки сушиться над очагом? Я ни с кем не делился своими планами. Может быть, я говорил вслух? Может быть, она за мной следила?
Мотаю головой, не желаю лезть в эту кроличью нору.
Я забегаю вперед, вместо того чтобы вспоминать прошлое. Майкл сказал, что вчера за ужином служанка принесла мне какую-то записку и что после этого он меня больше не видел.
Вот с чего все началось.
«Отыщите служанку, которая принесла записку».
Вхожу в особняк и тут же слышу голоса в гостиной. Никого из гостей там нет, только две служанки собирают остатки обеда на два громадных подноса. Девушки работают бок о бок, склонив головы и перешептываясь, поэтому не замечают моего появления.
– …Генриетта сказала, мол, она совсем свихнулась, – заявляет одна, с каштановыми кудряшками, выбившимися из белого чепца.
– Бет, нельзя такое говорить про леди Хелену, – укоризненно замечает другая. – Она к нам хорошо относится, по справедливости.
Но для Бет сплетни гораздо важнее непреложных фактов.
