– Допустите, что он убивал бы шатенов, и вот уже мое предложение не выглядит таким чудовищным.
– Мне не дает покоя, что он помнит тех, кто перекрасил волосы. Вдруг мы кого-то пропустили?
Директриса остановилась.
– Кира Михайловна, не гневите Бога! До сих пор высшие силы были на нашей стороне, но, насколько мне известно, они терпеть не могут, когда их начинают упрекать в плохо выполненной работе. Если мы кого-то пропустили, значит, этот человек убьет снова. Он может и вовсе залечь на дно: не вы ли рассказывали мне, что у подобных ему звериное чутье на опасность? Ваша тревожность ничего не изменит, но может навредить. Все! Считайте, один вагон отцеплен и катится без нас. А вы меж тем в локомотиве терзаете себя мыслями о том, что там не хватит на всех постельного белья. Поезд не даст задний ход, даже если вы покусаете кочегара!
Они вышли переулками к аллее Славы. Это пышное название носил бульвар, засаженный липами. На одном его конце высилась церковь, другим он упирался в магазин «Продмаг», витрину которого украшала башня из консервов с морской капустой.
Собственник не раз пытался сменить ископаемое «Продмаг» на ласкающее взгляд «Супермаркет». Однако магазин был вдвое старше владельца. На потолке самозарождались клейкие ленты, свисая подобно лианам, а в отделе сыров вечерами не раз замечали призрак чугунной гирьки. Стоило владельцу заговорить с продавцами насчет новой вывески, как в бакалее обрушивалась полка или с бесстыдством эксгибициониста являлся покупателям таракан.
В конце концов случилось то, что должно было случиться. Выведенный из себя всей этой чертовщиной, собственник полностью оплатил новую вывеску и демонтаж. Он раздумывал, не дополнить ли название своей фамилией – «Супермаркет Чеботкова», – но скромность не позволила.
Ночью его разбудил шум на кухне. Он поднялся, вышел, зевая, в коридор, мельком глянул в зеркальную дверцу шкафа…
И оцепенел.
Из зеркала на него смотрело не привычное круглое лицо с короткими бровками, а царственный лик: орлиный нос, сросшиеся седые брови, жгучие глаза. Спустя мгновение сквозь выразительные эти черты начала проступать его собственная физиономия, искажая незнакомца, словно брошенный в воду камень. Однако преображение не завершилось: в зеркальном полотне, обрамленном дубовой рамой, замер тот, кто определенно уже не был чужаком, но не стал и Чеботковым.
В эту секунду раздираемый изумлением и страхом предприниматель вдруг вспомнил, где видел носатого. В магазине висел стенд с фотографиями прежних руководителей. Над пресными вытянутыми лицами парил, высокомерно глядя вдаль, первый директор продмага, управлявший им до самой смерти, грузинский еврей Барух Арвеладзе.
Чеботков сглотнул.
Послание было недвусмысленным: «Кто кого еще переименует!»
Чеботков попятился, зачем-то отдал честь и, диковато улыбаясь, вернулся в постель. Вопрос о вывеске отныне был закрыт.
В самом центре бульвара неизвестные остряки вбили табличку: «Между белковой пищей и духовной». Расстояние, впрочем, было отмерено точно.
Кира и Вера Павловна выбрали скамейку в тени. Неподалеку девочка лет восьми рисовала мелками на растрескавшемся асфальте, напевая себе под нос.
– Невообразимое дело мы с вами затеяли, – бесстрастно сказала Шишигина.
Кира искоса взглянула на нее.
– Еще не поздно все отменить. Лагерь, санаторий… Вариантов много. У вас плохое предчувствие?
– Давно, но не в этом суть. Мы с вами не заметили, как стали мыслить в рамках враждебной нам логики. Подключились к чужой игре и без раздумий приняли ее правила. А они ведь бесчеловечные, Кира Михайловна. Вы говорили, вам снятся кошмары… Мы с вами ни разу не заговаривали о том, что будет, если он нас перехитрит.
– Поезд, – сказала Кира.
– Что, простите?
– Какой смысл обсуждать, что случится, если поезд пойдет под откос? Сейчас мы можем или затормозить его, или подкинуть в топку угля. Хотите, чтобы я приняла решение?
– Что толку, – проворчала старуха. – Как будто от этого моя ответственность уменьшится.
Через просвет в листве засияло солнце.
– Олеся, тебе кепка не нужна? – спросила Кира, подавшись вперед.
– Мне не жарко, Кира Михайловна!
Девочка тряхнула головой. Кудрявые волосы ослепительно вспыхнули медью и рассыпались по плечам.
Глава 7
1
Оставшись один, Макар посидел в тишине, разглядывая что-то на выцветших обоях, потом сказал себе: нужно работать. Приняв это решение, он закрыл ноутбук, набросил куртку и вышел из дома.
Солнце еще не село. В переулках из травы поднимались синие тени – маковки церквей, причудливо очерченные ярусы теремов, а среди них цветные отсветы мозаичных окон; невидимый город на краткий миг прорастал сквозь Беловодье, родившись из мусора, бурьяна и покосившегося штакетника.
Макар шел бесцельно. Весь прошедший год, подземный, гулкий, забитый чужими людьми; год, в котором его трясло и бесконечно утаскивало по кольцевой, будто все до единой станции для него закрылись; год, визгливо выкрикивающий над ухом слова, адресованные не ему, – этот год уносился прочь, оставив Илюшина одного на платформе.
За последние месяцы он отупел от усталости. Десятки лиц сливались в розовую кляксу, и лишь один образ, фотографически четкий, стоял перед глазами: грузная старуха в белых туфлях-лодочках, улыбавшаяся ему, как дитя. Оставляя ее, он был уверен, что она не проживет больше двух недель. Однако вести из Камышовки шли исправно, и Макар с недоверчивым изумлением узнавал, что старуха не только слезла с кровати, но и стаптывает свои прекрасные туфли, каждый божий день расхаживая по деревне.
«Всем нужны белые лодочки».
Бабкин был сильно встревожен произошедшей в нем переменой и все бродил вокруг, прикидывая, как бы половчее забросить в это озерцо удочку и вытащить правду наружу. В конце концов не выдержал и прижал Макара к стенке.
– Что, что тебе не нравится?
– Я себе не нравлюсь, – огрызнулся Илюшин и тут же пожалел о своих словах, но было поздно: Сергей потребовал объяснений.
– Считай, у меня кризис среднего возраста. В тебе тоже наверняка что-нибудь да меняется.
– Разве что к худшему, – признался Бабкин. – Я раньше мозгами думал, мысли простенькие были, но свои. А в последнее время замечаю, что думать перестал, если не подгонять себя в хвост и в гриву. Бывает, тщишься из себя хоть мыслишку выжать, скручиваешь мозги в жгут, а из них не капает ничего: пересохли.
– Деградируешь, значит…
– Деградирую, – согласился Сергей. – Зато научился чужим пользоваться. Если в книге натыкаюсь на дельную идею, переношу ее к себе, как будто сам до нее дошел. Вот так утыкаешь все извилины заимствованными мыслями, посмотришь снаружи – красиво, честное слово! Аккуратно, строго, просто… как в колумбарии.
