Остановиться Федя уже не мог.
Одна из ароматических свечей отлетела к окну, но не погасла. Золотое семечко коснулось шторы, и волшебный бобовый стебель в два счета пророс до потолка.
Потом он бежал, падал и снова бежал, подвывая от ужаса, пытаясь вспомнить путь к ее дому, ломился сквозь колючие заросли и вдруг каким-то чудом оказался там, где нужно. Он искал единственного человека, которого любил, – не потому, что надеялся спастись, а инстинктивно, точно пес, перед смертью ползущий к хозяину.
Он и был уверен, что умирает. Из него отовсюду текла кровь, а за спиной кричали, потому что он сделал ужасное, и теперь его повесят.
– У! У-у-у! У-у!
– Тебя никто не повесит, – тихо, но внятно сказала Кира. – Треуголкой Наполеона тебе клянусь. Она, между прочим, золотом расшита и хранится в соборе Парижской Богоматери, под стеклянным колпаком, а снизу мыши роют подкоп, потому что их король пожелал соткать золотую мантию.
Ахинея возымела действие: Федя перестал выть и только таращился на нее из-под пледа, подергиваясь, словно его время от времени било током, – жалкий, страшный и нелепый.
– Вот так и сиди, – сказала Кира. – Никуда не уходи. Дверь не открывать ни одной живой душе, даже если будут очень громко колошматить. Обещаешь?
Он кивнул.
4
Веру разбудил кот.
Старческий сон хрупок, как лед на осенней луже, но накануне вечером она развела горячей водой порошок, тошнотворную химическую малину, выпила и провалилась в глубокое осиновое дупло, в жерло древесное, выстланное на дне сухими листьями, где в анабиозе можно провести месяц, а то и долгую зиму.
Посреди зимы пришел Дуся. Острыми своими когтями терпеливо выцарапывал ее, как ягуар черепаху из панциря, пока Вера Павловна не открыла глаза.
– Очумел?
Кот молча смотрел на нее. В дверь настойчиво стучали.
На крыльце стояла Гурьянова, запыхавшаяся, словно бежала кросс. Щеки горели лихорадочным румянцем. Шишигина ни капли не удивилась бы ее пробежкам в ночи, но к чему будить старую больную женщину?
– Кира Михайловна? – Она принюхалась и обеспокоенно завертела головой. – Мы что, горим?
– Потом, все потом, – нервно сказала Кира. – Одевайтесь.
– К чему это?
– Одевайтесь, – повторила Кира. – Скорее, умоляю вас!
Вера Павловна подалась ближе, вгляделась в ее лицо и больше ни о чем не спрашивала.
Сначала казалось, что Гурьянова ведет ее к себе, но та, оглядевшись, повернула направо, к дому фотографа. Пока она возилась с ключом, Шишигина наконец рассмотрела, где горит.
– Это у Буслаевых? – изумленно спросила она.
Гурьянова коротко взглянула на нее и толкнула калитку.
Когда они вышли к белеющему в темноте кирпичному сараю, старуха начала догадываться, в чем дело.
– Боже мой… Вы нашли, где он спрятал трупы!
Однако внутри ничем не пахло. Кира откинула крышку люка, зацепила скобой за настенный крюк, и Вера Павловна подслеповато сощурилась над тускло освещенным провалом.
Тело лежало, вытянувшись перпендикулярно ступенькам, ногами к стене. Вместо головы бугрился мешок, который ни на секунду не помешал ей понять, кто это там внизу.
– Он мертвый, – сказала Кира. Явная абсурдность этого комментария показалась Шишигиной в некотором роде созвучной происходящему.
– Почему он мертвый? – спросила она, не отрывая взгляда от трупа.
– Из-за меня.
– А! – сказала старуха.
– Это он… Не Герман! Он.
– А! – повторила Шишигина.
– Федя Буслаев убил обоих родителей и сбежал, он прячется в моем доме. Отец его избивал… не важно, это все после, потом. Я вот что собираюсь сделать, Вера Павловна…
И Гурьянова объяснила, что именно. Когда она закончила, Шишигина посмотрела на нее так, словно увидела впервые.
– Я тело не могу вытащить, – отрывисто сказала та. – Должна была сразу предусмотреть… Идиотка! Одной не получается, а нужно быстро, пока… Они спохватятся, начнут искать, может быть, не сразу, но у меня в запасе не больше пары часов.
– У нас в запасе не больше пары часов… – эхом отозвалась старуха.
– Я пробовала поднять его… К тому же окоченение. Бревно, понимаете?.. На спину не взгромоздишь, сваливается…
Вера Павловна подняла голову, надеясь обнаружить под потолком балку. Балки не было. Обе женщины одновременно посмотрели на крюк.
– Веревка нужна…
– Веревка есть, – коротко сказала Гурьянова.
– Слушайте, вы! – прохрипела Шишигина, когда мешок с опавшими углами, похожими на собачьи уши, наконец показался над люком. – Меня чрезвычайно занимает один вопрос…
– Сковородой, – глухо отозвались снизу. Голос Гурьяновой был неузнаваем.
– Оставьте эти подробности при себе! Меня интересуют вовсе не они.
Володя Карнаухов короткими рывками прорастал из погреба, уже начиная понемногу клониться вперед. Шишигина тянула веревку в такт толчкам. Если бы не Гурьянова, отыскавшая две пары толстых рабочих рукавиц, она давно ободрала бы до крови ладони.
– Натяните и держите!
Кира выбралась из погреба, тяжело дыша, уставилась на Шишигину и диковато усмехнулась.
– Не вздумайте истерику, – предупредила старуха.
– Да нет… Истерика – нет… Вы сейчас вылитый репинский бурлак… Третий, с повязкой.
Она обхватила тело под мышками, как будто собираясь танцевать с неуклюжим увальнем, и вытащила наружу. Карнаухов провез ногами в кедах по краю люка и повалился на пол, как манекен. Вера Павловна осела на подвернувшуюся коробку. Господи, твоя воля… Не лечь бы рядом с мерзавцем… свинью жирную не подкинуть Гурьяновой…
– Теперь до обрыва, – выдохнула та, упираясь ладонями в колени, точно марафонец после изнурительного забега, – а дальше просто. Вниз скатить… Я сама, вы наверху.
– Глупости! – отрезала Шишигина.
– Не глупости… Если кто-то появится, отвлечете.
– Дальновидно! А через борт его переваливать – как? Лодка ваша опрокинется… Вплавь его тогда отбуксируете или у вас и на этот случай имеется план?
Вдоль обрыва они шли, не скрываясь, потому что бежать пригнувшись и тащить тело оказалось невозможно. Кира бормотала в никуда, что Карнаухов потяжелел вдвое, ее никто не предупреждал, что люди после смерти набирают вес, наоборот, душа отлетает, а в ней около двадцати, кажется, грамм или чуть больше… Душегуб, кряхтела Шишигина, это не тот, кто губит чужие души, а тот, кто погубил свою, так что вашим двадцати граммам неоткуда взяться в этой дряни, и кстати о дряни, вы мне можете объяснить, откуда эта вонь? Кира неразборчиво отвечала что-то про сгнившую картошку, но Вера Павловна уже перестала ее слушать и только считала шаги. Когда они синхронизировали движения, идти стало легче, но она все равно выбивалась из сил, то ли дело Гурьянова, киборг в обличье женщины, трудно поверить, что щуплый Карнаухов едва не убил ее.
