Четыре дня город трясло как в лихорадке, родители не выпускали детей на улицу, где мог блуждать озверевший убийца, и сами ходили с опаской, вооружившись чем попало. Происшествие обрастало все новыми ужасающими подробностями. «Заживо сжег!» «А в подвале – крест перевернутый!» На пятый пришло известие: искалеченное тело прибило к берегу в тридцати километрах ниже по течению.
Тогда и вспомнили, что Гурьянова – единственная, кто регулярно общался с младшим Буслаевым.
Протрезвевший Воркуша явился в полицию с заявлением: он видел, как в ночь пожара запыхавшийся Дурик прибежал к реке и как был, в одежде, поплыл к противоположному берегу.
– Кира Михайловна, вы его подговорили? – ахнула Шишигина, когда до них долетела новость.
Гурьянова ошеломленно покачала головой. Воркуша должен был всю ночь спать беспробудным сном пьяницы! Что он несет?
Принять участие в опознании вызвался отец Георгий, к которому Федя время от времени забредал, чтобы покормить домашнюю живность. Узнав об этом, Шишигина перекрестилась. У Гурьяновой ни один мускул не дрогнул на лице.
Их согласился отвезти один из прихожан.
Ошеломляющая новость достигла города раньше, чем учительница со священником вернулись: оба, независимо друг от друга, опознали в покойном Федора Буслаева.
Глава 12
1
Отец Георгий прибыл в город, полон честолюбивых надежд. Он жаждал окормлять народы и вести за собой паству. «Обративший грешника от ложного пути его спасет душу от смерти и покроет множество грехов». Быть может, в деле клеймения нечестивцев священник проявил излишний пыл – но ведь и поле битвы было огромным. Последние службы велись в городе еще до войны.
К новому батюшке мгновенно стянулась кликушествующая стая, состоявшая из женщин, забывших или никогда не знавших иной радости, кроме уязвления ближнего своего. К чести священника надо сказать, что их энтузиазм поверг его в смущение. Быть может, тщеславие в конце концов раздавило бы слабые неуверенные ростки сомнений, но тут отец Георгий встретился с Зябликовым.
Алеша Зябликов к моменту их знакомства был больше полувека мертв. Он ушел на войну с выпускного и в августе сорок пятого вернулся домой – единственный из всех учеников десятого «А». Теперь он был героем, который писал свое имя на Рейхстаге. Он был победителем. Все прежние его проступки – а Зябликов был хулиган и неисправимый драчун – списались вчистую.
Месяц спустя после возвращения Алексей Зябликов, двадцати двух лет, неженатый, несудимый, белобрысый, курящий, любивший крепкую выпивку, хорошую потасовку и соседскую Вальку Симонову, выросшую за годы его отсутствия из конопатой малявки в девку немыслимой красоты, умер от разрыва сердца на крыльце своего дома. По каким-то причинам его похоронили не на кладбище, а под обелиском, который установили в самой высокой точке Беловодья, на холме, неподалеку от обрыва. Вокруг посадили березки, но они вскоре зачахли, и на их месте зазеленела дикая лесная малина.
История Алеши Зябликова оказала на отца Георгия непостижимое воздействие. Он никому не мог объяснить, как глубоко поразили его эти четыре недели, отпущенные вчерашнему мальчику, не успевшему в своей жизни ничего, кроме войны. А попытавшись однажды, вдруг, к стыду своему, горько заплакал. Он плакал по школьникам, не вернувшимся домой, по белобрысому драчуну Зябликову и по младшему брату, покончившему с собой в двадцать лет. За долгие годы отец Георгий не простил и не отпустил его. Молитву Льва Оптинского он совершал с усилием. «Да победит множество щедрот Твоих грехов нашу бездну», – привычно читал священник, заглушая внутренний ропот, обращенный к брату: «Как ты посмел?!»
Он отыскал дом, в котором жили Зябликовы. Прошел одичавшим садом, зачем-то считая яблони. Из соседней калитки выскочила рыжая девочка-подросток, хлопнула дверью, и вслед ей полетел сердитый женский голос: «Лиза! Вернись сейчас же!»
Летел сад прозрачно-зелеными лиственными брызгами, и вечные яблоки светились в саду, и жизнь сияла – до того необъятная и быстротечная, что отец Георгий потрясенно ахнул: каким же он был слепцом. Столько лет пестовал в себе злость и осуждение, все старался отойти от самоубийцы подальше, словно его грех мог очернить отца Георгия перед Господом.
«Витя! Прости меня», – попросил священник.
Алеша Зябликов спрыгнул с дерева и пошел рядом, стараясь попасть в ногу. «Ну, ты чего?» – ласково спросил он. «Всего четыре недели», – сказал священник о том, что мучило его. «Да иные за девяносто лет не наберут себе столько счастья, сколько я за тот месяц», – засмеялся Алексей. «Ты умер в двадцать два года!» Зябликов посмотрел на него с насмешливой нежностью: «Балбес ты. Все мы живые».
Из яблоневых ветвей просвистел певчий дрозд. Отец Георгий прислонился к стволу.
На него снизошла безмятежность; как будто он долго сидел возле постели лихорадящего ребенка и вдруг увидел, что тот заснул здоровым крепким сном.
2
Лесную малину опутал паутинный клещ. Священник проредил заросли и выкинул отвратительный раскисший венок. Перед памятником он посадил синий барвинок, вокруг – можжевеловые кусты и шиповник, а вернувшись домой, неумело сколотил скамейку и потащил ее на обрыв.
Прихожане обсуждали перемену, свершившуюся с батюшкой. Из миссионера, наэлектризованного собственной праведностью, отец Георгий превратился в кроткого служителя. Он стал обычнее в том смысле, в каком обычны люди, выполняющие свою работу каждый день, терпеливо, без ложного пафоса.
Утратив ореол избранности, священник растерял и свиту. Волна откатилась, оставив его в одиночестве. Однако есть категория людей, способных либо петь осанну, либо плевать в спину: по удивительному стечению обстоятельств именно они окружали отца Георгия в начале его деятельности. До священника стали долетать шепотки: он пьяница! он блудник! он принимает антидепрессанты!
Сначала он досадовал. Затем махнул рукой.
К обелиску отец Георгий приходил каждый день, ухаживая за ним, как за могилой близкого и очень любимого человека. В каком-то смысле так оно и было.
Это продолжалось до тех пор, пока Юрий Завражный не поднялся на обрыв ясным июньским днем. Он постоял, рассматривая сверху лес и реку, и утвердительно кивнул. Земля проседала под его ногами, когда он возвращался размеренным шагом.
Вскоре город облетела новость: на месте обелиска Завражный будет строить себе новый дом!
Отец Георгий кинулся к предпринимателю:
– Юрий Матвеевич, как же так! Там человек похоронен!
– Какой еще человек, – отмахнулся Завражный. – Зарыли по дурости чей-то труп. Все давно сгнило. Тебе дорога эта гранитная дура? Перенесем ее к администрации, зашабашим кованую ограду.
– Не надо!
– Все уже решено, отче.
– Герой войны… Зябликов…
– Бубликов, – сказал хозяин лесопилки. – Георгий Иванович, я не догоняю. Тебе построили хорошую церковь… – хорошую же? Ну? Кивни, раз не глухой.
