Она свернула в переулок, размышляя, не пора ли уже возвращаться. Из подворотни донесся свист. Высвистывали, похоже, азбукой Морзе: два коротких свиста, три подлиннее и снова два коротких. Кто это развлекается? Сгорая от любопытства, Марта заглянула в темную арку.
Дворняга села поблизости, дожидаясь, когда девочка появится снова, но так и не дождалась.
4
Марта очнулась ночью. Место было чужое, незнакомое и необитаемое; это она поняла по запаху, пыльному, безликому – в жилых домах так не пахнет.
Запястья стянуты за спиной. Щиколотки связаны белым… похоже на капроновый шнур. Лежит на мягком.
– Эй!
В горле пересохло.
– Эй! Помогите!
Тишина.
Марта набрала воздуха, чтобы завизжать, но в последний момент шумно выдохнула через нос. Только вчера она объясняла малышне, что орать можно в двух случаях: если от этого будет польза или если само визжится.
С пользой определенности не было.
Ныла спина. В багажник ее бросили уже с мешком на голове, и Марта быстро потеряла сознание от духоты и тряски, но похоже, всю дорогу она провалялась на баллонном ключе.
В окно лился бледный свет, и видно было лучше, чем при включенном фонарике.
Пол. На полу матрас.
Окно расчерчено жирной решеткой, в верхнем левом квадрате – лунный нолик.
Тумбочка – как в больничной палате, где Марта провела неделю после того, как вырезали аппендицит. Стол алюминиевый, столовский, на длинных ножках. Дверь.
Лес шумел вокруг. Вдалеке однообразно трещал коростель, грустно тюкала сплюшка – тюю, тюю, тюю! В траве шуршали, стрекотали, попискивали, возились; коростель затрещал громче и вдруг смолк. На короткий миг луну закрыла тень – фффух! – и сразу высоким голосом затявкала ушастая сова, а за ней вторая, словно отгоняя от своего дома чужака.
Марта напряженно слушала, о чем говорит ей лес. «Ты далеко от Беловодья» – вот что он говорил ей.
Она сползла со своего матраса и перекатилась под окно. Вокруг луны небо синее и светится, а под ним черные растрепанные сосны – можно пересчитать стволы.
Марта чуть не застонала из-за того, как глупо вышло. Весь день люди трепали ее имя. Если в словах Кумшаевой еще могли усомниться, то полицейским поверили, ведь они врать не станут. Жирный боров, который притащился к ним домой и мигом слинял, едва завидев Гурьянову, – жирный боров разнес еще до разговора с ней, что Марта Бялик видела убийцу.
И убийца его услышал.
Отчего сразу не прикончил ее? Боялся, подумала Марта, я бы тоже боялась: вокруг люди, тело трудно спрятать, вот, например, с Валькиной матерью у него не получилось.
Дом, кстати, хлипкий. В щель под окном дует так, что волосы шевелятся.
Почему этот человек бросил ее здесь? На работу торопился, что ли? Глупости: если он не в ночной смене на хлебозаводе, то мог бы остаться. Семья, осенило ее. Жена начнет скандалить, если муж не вернется вовремя.
Если так, то все нормально.
Завтра утром похититель приедет и она расскажет ему, что никого не видела, про свидетеля – чистая выдумка, а к церкви она бегала лишь затем, чтобы забрать из клетки свое сокровище, украденное у Германа и припрятанное у кроликов, чтобы бабка не нашла. Галина и правда обыскала ее перед сном, но ушла ни с чем, разочарованно ворча под нос и смутно подозревая, что ее одурачили, и тогда Марта, и впрямь перехитрившая бабку, уснула спокойным сном.
А утром ее словно ударило: придет отец Георгий менять кролям подстилки – и хана швейцарскому ножичку, сказочному, перламутровому, с двенадцатью инструментами, из которых самым прелестным была маленькая двузубая вилочка.
Она проснулась от этой мысли и рванула из дома, накинув первое, что попалось. Ножичек был на месте, лег в карман как родной, хотя, конечно, не в ножичке было дело, а в том, что Герман мог проникать куда угодно, и эта способность была Марте совершенно необходима.
Все это она завтра расскажет убийце, и тогда он ее…
«Убьет».
«Вот так дело», – противно сказала бабка, как говорила всегда, обнаружив в варенье муху или мышиный помет в комоде с бельем.
– Вот так дело, – шепотом повторила Марта.
Изогнулась, пытаясь достать до бокового кармана. Если ножик вывалился от тряски или лежит себе, поблескивая, в трещине асфальта, где ее схватили, или просто-напросто она не сможет дотянуться…
Пальцы нащупали холодный гладкий нож, и Марта выбросила его из кармана. Металлический кузнечик запрыгал по полу и замер.
«Иди сюда, маленький, иди сюда, халесенький».
Валька вечно сюсюкает, едва завидит младенца. Марта однажды заявила, что в Валентине, если прикинуть, целый взрослый человек поместится, так что пусть рожает не эту орущую мелкотню, а сразу подрощенного, чтобы с ним хотя бы поговорить можно было по-человечески. Ясен пень, придется долго ждать, пока он там растет, девятью месяцами не ограничится, зато потом…
Тут пришлось заткнуться. Валя сначала залилась слезами, а потом вдруг замолчала, хрюкнула как поросенок и начала хохотать. Марта думала – припадок, но когда стала хлопать ее по щекам, Валька завопила, по-прежнему хохоча, и скрутила ее с необычайной легкостью – так, что не вырвешься. В складках ее мягкого тела оказалось неожиданно уютно, прямо как на кровати с водяным матрасом. Марта на таких не сидела, ей Кира Михайловна описывала.
В общем, выяснилось, что подростка вырастить в пузе нельзя. Марта почувствовала себя непроходимой дурой. Могла бы и сама сообразить.
«Обидеть тебя хотят, – тихо возмутилась Валя, – да мы их сами обидим».
«Постарайся сохранить хладнокровие, – попросила Гурьянова. – Я знаю, что это нелегко. Ты справишься».
Населив комнату бабкой, Валькой и Кирой Михайловной, Марта почувствовала себя увереннее. Их тени застыли по углам. Бабка бранилась как черт, Валька тихо всхлипывала, а Гурьянова молча ждала, что она предпримет.
Марта перевалилась на спину, подтянула к себе ножик и, нащупав выемку, подцепила ее ногтями. С тихим щелчком лезвие выскочило наружу.
Если тупое, ей конец.
Она сбилась со счета, сколько раз нож выскальзывал на пол. Хуже всего было скакать на попе, пытаясь вслепую нащупать его. Волокно за волокном лопалось с тихим звуком и касалось ладоней легко, как оборвавшаяся паутинка, а напряжение в руках все не ослабевало, пока, наконец, лезвие не перепилило последнее из них.
Шнур на ногах Марта распутала без всякого ножа. Пустяковый узел, она и не такие развязывала.
В кармане завалялась пара карамелек: священник вечно совал их детям при встрече. Карамельки Марта не любила, но брала – чего зря обижать доброго человека. Одну она сунула за щеку, вторую развернула и положила неподалеку от окна: съест, когда поймет, как выбраться.
