Илюшин не отозвался. Бабкин наполнил графин из чайника, залил в чайник некипяченую воду и включил газ.
– Почему она сказала, что нет и никогда не было никакого Карнаухова? – Макар возник за спиной так неожиданно, что Бабкин чуть не шарахнул по нему чайником.
– Твою мать! Сто раз твердил – не подкрадывайся!
– Карнаухова, – настойчиво повторил Макар, – нет и не было. Почему?
Сергей потер глаза.
– Тебя просто деликатно послали. Сельские училки – это, знаешь, особая порода.
Илюшин задумчиво покивал, явно не слыша ни слова из того, что ему сказали.
– Макар, она покрывает своего воспитанника, Буслаева. Меньше всего ей нужно, чтобы ты околачивался в ее городе. Ей-богу, я не понимаю, чего мы ждем!
– Мы не ждем, – возразил Макар. – Мы думаем.
Сергей увеличил огонь под чайником и сел на табуретку.
– Полагаешь, все убитые захоронены в одном месте? Я уже прикидывал так и сяк – все равно получается, что если он держал трупы в подвале своего дома, должны были остаться фрагменты тел. Бывает, сильный огонь уничтожает бесследно даже кости, но это в том случае, если его никто не тушит. Горит часов пять, а потом еще тлеет… У Буслаевых другая история. Пожарно-техническую экспертизу поглядеть бы, только кто ж нам ее даст.
– Покажи фотографии, – неожиданно попросил Макар.
– Алины Кущенко не хватает.
– Надо взять у Германа…
Сергей раздосадованно крякнул: про Германа можно было и самому сообразить.
– Я его сегодня видел трижды – бегает со своей камерой как подорванный, ему не до нас. Вот закончится праздник… – Он вспомнил про портрет на стене. – Я, в принципе, и без фото могу тебе описать Алину. Лоб средний, прямой, надбровные дуги не выражены. Форма лица треугольная, глаза округлые. Брови светлые, рыжеватые. Нос короткий, широкий, переносица тоже широкая, крылья носа опущенные.
Макар разложил на столе фотографии и менял их местами без видимого смысла. Карнаухов. Леви. Хохлова. Над ними – Федор Буслаев.
– Подбородок скошенный…
– Что? – вдруг дернулся Илюшин.
– Подбородок…
– Нет, что ты сказал до этого?
– Э-э-э… Переносица широкая, нос короткий, брови рыжеватые…
Макар уставился на него, беззвучно шевеля губами, и вдруг вскочил, уронив табуретку.
– Ты куда? – крикнул Бабкин ему вслед.
– Маргарита! – заорал тот на весь дом. – Маргарита!
Захлопали двери, и послышалось взволнованное лопотание хозяйки, а следом настойчивый голос Илюшина, что-то однообразно повторяющий; из его бормотания выбивалось только одно слово, как теньканье птицы за окном: Нина, Нина, Нина.
– Ты расспрашивал про Куренную, – утвердительно сказал Бабкин, когда Макар вновь появился в дверях.
Вместо ответа Илюшин оторвал уголок откидного календаря и схематично изобразил на нем овал лица и два больших глаза. Потом повторил то же самое с другим уголком. Под первым рисунком написал Л.Х., под вторым – Н.К.
– Ну, это ясно, – нахмурился Сергей. – Лиза Хохлова и Нина Куренная.
– Нет, – сказал Макар, – пока еще нет. Вот так яснее… – Он вытащил из кармана красную ручку и, зажав в зубах колпачок, накарябал вокруг обеих голов крупные завитки.
Бабкин поднял брови, перевел взгляд на фотографии и вдруг понял. Он выхватил у Макара обрывки календаря и положил рядом со снимками. Подумал – и сдвинул Карнаухова и Буслаева вверх.
Четыре лица с огненно-рыжими волосами смотрели на него.
– Какова вероятность совпадения? – вслух подумал он.
– Это тебе не Британия, здесь на улицах рыжие почти не встречаются, тем более – такого оттенка. Ты сказал, у Кущенко брови рыжеватые… Волосы обычно ярче и темнее бровей. Наша хозяйка вспомнила, что Нина Куренная тоже рыжая.
– Итого: из шести жертв – четверо рыжих, двое шатенов…
– Серега, а что, если у нас не одно преступление, а два? Смотри: вот Буслаевы…
Макар вывел на экран фотографию с надгробного памятника.
– Красивые люди, – пробормотал Бабкин.
– И, что важнее, темноволосые!
Фотография младшего Буслаева легла возле портрета родителей. Четверо рыжих скучились в стороне.
– Карнаухов, Карнаухов, – забормотал Илюшин, уставившись на единственную фотографию, оставшуюся в центре. – Не пришей кобыле хвост наш Карнаухов. – Он схватил с подоконника схему. – Нет никакого Карнаухова и никогда не было… А кто же был, Серега, кто? Ты бы видел ее лицо, она была не в себе, ее что-то выбило из колеи, в таком состоянии люди легко проговариваются…
Бабкин молча вжался в стену, подальше от напарника: сейчас Илюшину нельзя было мешать.
– Что мы о нем знаем? – Макар вскочил и начал стремительно ходить по комнате. – Сирота, писал Оводову с просьбой о помощи, был привезен сюда, помогал Герману, жил в его доме, оставался на хозяйстве на время отъездов, почти купил собственный… Мать была убита…
Он встал и перевел на Бабкина взгляд, в котором билась невысказанная мысль.
– Слушай, а как выглядела Полина Карнаухова?
– Ну, офигеть, – только и смог сказать Бабкин, получив от Оводова снимок молодой Полины: на него смотрела, прищурившись, ярко-рыжая женщина с грубоватыми чертами.
Илюшин кивнул:
– Похожа на модель у прерафаэлитов, то же строение лица.
– Не буду спрашивать, кто это такие.
– Живописцы, поэты… В двух словах – направление в искусстве.
– Послушай, Илюшин, – проникновенно сказал Сергей, – ты отучался бы отвечать на вопросы, которые тебе не задавали.
– Я сейчас объясню на понятном тебе уровне. За главного у них был такой Данте Россетти, не тот Данте, который написал «Божественную комедию», тот был Алигьери, а этот почти такой же, но Россетти. Постигаешь?
– Нет! – рявкнул Бабкин.
– Этот Россетти без памяти любил свою жену – примерно как ты, может, чуть поменьше, – и когда она умерла, положил ей в гроб рукопись со своими стихами.
– Может, про Карнаухова поговорим? – затосковал Сергей.
– А спустя то ли восемь, то ли десять лет, – с воодушевлением продолжал Макар, – Россетти вдруг подумал, что он изрядно сглупил, и договорился об эксгумации.
– Чего? – изумился Бабкин.
– Жены.
– Я понимаю, что жены! Не держи меня за идиота. Я имел в виду, как он до этого дошел.
– Творцы… – неопределенно объяснил Макар. – Короче говоря, гроб откопали, кости перетрясли, рукопись вытащили. Жену захоронили. Стихи опубликовали. Спорим, ты теперь про прерафаэлитов будешь помнить до конца жизни? Ключевое слово – эксгумация. Мнемоника, мой дремучий друг!
