Город, между тем, жил своей жизнью: что-то ухало, шуршало, урчало, громыхало, тявкало, хлопало крыльями. Им везло, это «что-то» пока ни разу не попалось им на глаза. Или, как еще посмотреть, они ему. Но вот из-под куста сверкнули два зеленых глаза. Волков сделал знак остановиться. Ветки раздвинулись, и показалась большая рыжая голова, а потом выползло и само существо. Кот, вернее, судя по толстым лапам и неуклюжим еще движениям, котенок. Только размером с небольшую собачку. А вслед за ним выскочил котей размером этак с хорошего кавказца. Судя по тому, как животное зыркнуло в сторону людей, а потом выдало оплеуху не в меру любопытному отпрыску, загоняя того обратно под куст, это была его мамаша. Интересно, а какого размера тогда папенька? Тигры какие-то, а не кошки…
* * *
До места, если не считать встречи с кошачьим семейством, добрались спокойно, без приключений.
Дом практически не пострадал, разрушенные верхние этажи и выбитые окна не в счет. Кое-где на стенах была видна копоть, видать, там горело. А вот и окна отцовской комнаты… Пожара в квартире не было, это самое главное, а мародеров и мокрую питерскую погоду интересующие его бумаги как-нибудь, но должны были пережить. Теперь главное – добраться до третьего этажа.
И Виктор, и Пинцет представляли примерно, какие сюрпризы их ждут за порогом парадного: инструктировали новоявленных сталкеров долго, подробно и с каким-то садистским удовольствием.
– Главное, смотреть по сторонам и под ноги. Если увидишь паутину, тикай, и не оглядывайся, и не думай, что если маленькая, то паучок тебя не осилит. А еще слушай в четыре уха. Каждый в четыре! Если в квартире нет человека, то это не значит, что там нет жильца. Голодного, кстати. И еще: время ничего не щадит, лестничные пролеты, кстати, тоже. Зазеваетесь – костей не соберете.
Да, природа-матушка постаралась, смешала в своем миксере всех и вся, и выпустила на волю: плодитесь и размножайтесь. И жрите всех, кто зазевался!
В парадный вошли на цыпочках и не дыша, как и учил Волков, огляделись, посветили фонариками по сторонам. Чисто, ни паутины, ни свежих говяшек. Да и сухих не наблюдается.
И лестница тоже была цела, так что до двери квартиры новоиспеченные сталкеры добрались без препятствий. И тут Виктор застыл в нерешительности: он неожиданно подумал, что не знает судьбы матери. И что случилось с сестрой и племянниками, приехавшими погостить как раз накануне бомбардировки. Вот сейчас он откроет дверь – а они все там, высохшие скелеты, сидят, его дожидаются: здравствуй, сынок, привет, братишка… Бррр…
Мужчина собрался с духом и толкнул дверь. Заперто. Надо же, вот именно этого он и не предусмотрел. Черт! И как быть? Виктор в отчаянии стащил с себя противогаз. Пинцет, глядя на него, тоже убрал с лица надоевшую маску.
– Что, Ботаник, обломинго? И как теперь быть?
– Попробую выбить. Или еще что. Не возвращаться же не солоно хлебавши!
– Выбить? – Пинцет хихикнул, – Железную дверь? А так не пробовал?
И он тихонько потянул ручку на себя. Дверь, скрипнув ржавыми петлями, открылась.
– Не, конечно, я знал, что ты склеротик, но не до такой же степени!
Пинцет фыркнул. Вслед за ним засмеялся и Виктор.
Выключатель… Он где-то тут, на стене. Ага, вот. Сейчас включим свет… Виктор отдернул руку: чего это он? Ведь ничего уже не будет, не может быть – ни света, ни уютных домашних запахов, ни маминого привычного вопроса: «Вить, ты? Что опять так поздно?». Ни-че-го… Мужчина шагнул в комнату, безумно боясь увидеть там родных покойников. Но было пусто. Пусто и холодно. На полу мусор – битое стекло, пыль, какие-то тряпки, бумаги. Видно было, что в квартире уже побывали, вынесли, что могли. Хотя, если честно, брать у них было особо и нечего, золота-бриллиантов не нажили. Да кому, правда, сейчас это и нужно? Ему вот точно нет. Ему тут надо одно: записи отца. Виктор знал, что мать не выбросила ни одной бумажки, и всегда удивлялся: зачем? К чему хранить всю эту макулатуру, никому не нужные бумажки? А теперь был за это ей очень благодарен!
Аккуратная стопка тетрадей лежала на месте. Бумага немного отсырела, но это не страшно: эпоха чернил все равно ушла безвозвратно. Мужчина бережно уложил бумаги в рюкзак, усмехнулся – вот и вступил он в права наследования. Все. Теперь дождаться Волкова. А потом домой, разбираться во всем этом…
* * *
Они сидели на лестничной площадке, прямо у дверей квартиры: тут казалось уютнее, чем в разоренном помещении.
– Михалыч, – Виктор не сразу понял, что Волков обращается именно к нему, – ты просто счастливчик, не зря про тебя слухи ходят, что заговоренный, – за всю дорогу ни одной твари не встретили.
Сам Лазарев этому был ни капельки не удивлен: заговоренный – не заговоренный, а собачки его дважды уже не тронули. Так остальные-то звери чем лучше? Но про котов все-таки решил спросить.
– А коты?
– Васятки-то? Так они ж почти ручные. Мирон приручил.
– После того как мамашка гнала нас полквартала.
– Ой, Мирон, чья бы мычала, нефиг было ее котенка на руки тащить.
Мирон засмеялся.
– Мы это семейство две недели назад встретили. Котенок маленький еще, дурной, прямо мне под ноги вывалился. И так по-домашнему мявкнул, мол, возьми на ручки. Генетическая память сыграла. Ну, я и взял. И тут это чудище выскочило, мамашка его.
– Вот ты бы мамаше про генетическую память и рассказал. А то в первых рядах от нее драпал. Тоже мне, кошатник…
– А что драпать-то? Подстрелить же можно.
– Э, Витек… Не понимаешь ты кой-чего. Кошка эта, мамашка, захотела бы – вмиг нас разорвала, затвором передернуть бы не успели. А она просто прогнала, попугала, но не больше. И зачем убивать, если не нападает? Всякой твари жизнь дана не нами, поэтому и не нам ее отнимать.
– Волков, ты что, пацифист? – Виктор фыркнул. – А бог-то, однако, шутник, вон каких тварей понаделал.
– Твари или не твари, но убивать почем зря нельзя. Карму испортишь, – Волков решительно встал. – Подъем! Перекурили, теперь пора.
Когда шли мимо кустов, Виктор непроизвольно замедлил шаг, но котеи не показались. Может, Макар с Волковым правы? Все-таки кошка – символ домашнего уюта, и у мужиков тоже сработала генетическая память?
Виктор, непривычный к таким нагрузкам, устал. Волков же понял его состояние по-своему.
– Михалыч, а, Михалыч, да ты не расстраивайся, давай я походатайствую перед начальством, будешь с нами ходить? Что на станции сидеть? Скукотища ж.
Приплыли… Виктор вдруг понял, что передышка, которую дал ему Роман Ильич, была именно передышкой. Никто его в покое не оставит, и просиживать штаны, когда на счету каждый работоспособный человек, не даст. Черт, черт и черт! Вот поймал он удачу за хвост, а она взяла и хвост этот у него в руках оставила. Упорхнула, зараза.
* * *
