Он засмеялся, наслаждаясь моим замешательством.
— И что, — спросил я, — принципиальных совсем нет?
— Почему же, — ответил он спокойно, — их немало. Но, как вы сами уже поняли, не они рулят миром. Потому вы, как бы это сказать помягче и деликатнее, сказали «а», говорите и «бэ».
Я спросил настороженно:
— Что вы имеете в виду?
— Ваш пассаж, — сказал он, — насчет того, что и я выполняю какое-то тайное задание Господа Бога.
— А что, не так? — спросил я. — Это вполне может быть. Неисповедимы пути Господа. Он выше нас, как мы выше и умнее муравья.
Он покачал головой.
— Не понимаете или притворяетесь?
— Не понимаю.
Он сказал медленно:
— Вы уже поняли, что прав я. И вам очень хочется наконец-то это признать. Однако вы не можете это сделать то ли в силу упрямства, то ли в силу остатков убеждений. И вот вы придумали, что на самом деле мы с Богом идем в одной упряжке, и если вы примете мою сторону, то вы с виду как бы против Господа, но на самом деле будете выполнять Его тайную волю, как выполняю ее я, сам того по дурости не ведая.
Я сказал смущенно:
— Я не это имел в виду… вообще-то.
Он поднялся, на темном лице ярко сверкнули в широкой дружелюбной улыбке ослепительно-белые зубы.
— Да? А я понял так… вы и сами понимаете, втайне от себя самого.
Он элегантно поклонился, моментально исчез, в комнате сразу потемнело, свечи не в состоянии дать этот чистый радостный свет, что носят в себе ангелы, верные небесному сюзерены или взбунтовавшиеся.
Голова разогрелась, будто сижу на морозе мордой слишком близко к костру. И кожу щиплет, и лоб накаляется, как чугунок на огне. А что, если он не просто меня уел, а сказал правду? А я просто из трусости и нежелания признать, что не туда пошел, упрямлюсь, как осел на рынке?
Что, если в самом деле, незаметно для самого себя, подвожу почву, чтобы… ну… больше сотрудничать с Сатаной? С ним это проще и приятнее, у него свобода, равенство и братство, можно все, а у Господа строгие установки, туда не ходи, этого не делай, а подпрыгнешь — попытка удрать по воздуху…
Понятно же, что большинство, наконец-то вырвавшись из-под власти родителей, не захочет над собой ничьей другой власти, и плевало это никогда не взрослеющее большинство на все моральные установки, за исполнением которых строго следили дедушка с бабушкой, а также папа с мамой, а у богатых — еще и гувернантки или гувернеры.
Потому большинство становится атеистами, но не от убеждений, а от лени и нежелания думать над чем-то еще, кроме как о жене соседа. Таким и Бог, и Сатана одинаково безразличны, но когда безразличны… выигрывает все-таки Сатана.
По улицам несли большой крест с грубо вырезанной фигурой распятого Христа, монахи хором читали воскресную, а толпа народа, постоянно крестясь, повторяла за ними отдельные слова, что удавалось запомнить.
Затем крест внесли в королевский сад, трижды обогнули с ним дворец, с тем же монотонным пением вышли. Услышав их голоса, я выскочил на балкон, чуть было не прикрикнул, чтоб не шумели, потом сообразил, что это входит в подготовительный ритуал коронации.
Барон Альбрехт, как наиболее цепкий и хваткий, взял в свои руки управление сложным процессом, составил список, кто должен присутствовать при торжественном моменте коронования сэра Ричарда, кто должен что нести: кто скипетр, а кто хвост длинной мантии, кто где встанет и что скажет.
Я чувствовал тоскливое раздражение, вообще не люблю ритуалы, раньше посмеивался, но сейчас все слишком серьезно, и от этого многое зависит, потому должен все принимать смиренно, это потом развернусь и озверею, вкусив абсолютной или почти абсолютной власти…
Альбрехт составил длинный список необходимого, я с облегчением видел, как время от времени вычеркивает, то ли как сделанное, то ли как то, без чего обойтись можно.
С этим списком он и подошел ко мне, очень деловой и собранный.
— Осталось получить согласие половины лордов, — сообщил он довольно, — но с этим у вашей светлости проблем не будет, пусть только пикнут… затем вы должны облачиться в доспехи Первого Короля и в них принести клятву верности идеалам королевства, держа правую руку на мече, а левую на сердце…
— Нет проблем, — сказал я, — а что за доспехи? Чем-то особенные?
— Ничем, — ответил герцог Фуланд почтительно, — кроме великой древности.
— Древность освящает, — согласился я. — Хорошо, давайте эти доспехи! Примерим.
Они переглянулись, герцог довольно кивнул, барон сказал почтительно:
— Тогда, ваша светлость, проследуем в королевский арсенал. И, надеюсь, скоро буду обращаться к вам, как вы заслуживаете больше: «ваше величество»…
Я буркнул:
— Барон, не язвите. Вы будете обращаться ко мне всегда, как и сейчас можете, по имени. Это относится ко всем моим друзьям и старым соратникам.
Он ехидно улыбался, уел, а церемониймейстер, чувствуя важность момента, самолично вел всю нашу группу по залам и переходам, потом мы шли через подземный ход, наконец оказались в той отдельно стоящей башне, вход в которую охраняется особенно тщательно.
— Королевский арсенал, — провозгласил герцог Фуланд торжественно. Он подобрался и стал еще строже и недоступнее. — Здесь фамильное оружие…
За моей спиной слышался восторженный шепот, я осматривался с подобающим выражением лица, что значит — без всякого выражения, я сам по себе король, уже хозяин всего этого склада, а не случайно попавший сюда пастушонок.
Кроме развешанного по стенам оружия, в углах стоят массивные рыцарские статуи. Доспехи умело одеты на вытесанные из дерева фигуры, впечатление такое, что старинные рыцари наблюдают за пришельцами и готовы вышвырнуть нас, как дворовых собак.
Герцог с удовольствием прошелся вдоль стены, кое-что педантично поправил, повернулся к барону Альбрехту.
— Можно, — произнес он.
Барон повернулся ко мне, учтиво поклонился.
— Ваша светлость, встаньте вот здесь и растопырьте руки в привычном для вас жесте, дескать, что вы из-под меня хотите?
Я буркнул:
— Не грубите, барон. Вы же благородный человек, а выражаетесь, как плотник какой-то, которому молот уронили на ногу.
Но руки я растопырил, с полдюжины помощников начали снимать с одной из статуй части доспехов и надевать на меня, сцеплять с другими, где умело вкладывая выступы в пазы, где скрепляя крепкими ремнями.
Я терпел, хотя тяжесть начала пригибать к земле. Стальные доспехи в два пальца толщиной, шлем вообще как пивной котел, для глаз щелочка узкая, будто у меня совсем уж свинячьи глазки…
Когда закончили, я ощутил, будто несу на себе все грехи мира. Чарльз Фуланд оглядел меня с удовольствием.
