НЬЮ-ЙОРК:
Соня! А не пора ли избавиться от скелетов в шкафу? Я, конечно, понимаю, что привыкла уже, вроде висят, не мешают. А с другой стороны, висят и место занимают. Да и польза от их нахождения довольно-таки сомнительная.
В общем, как сказал поэт, у тебя от предыдущей жизни сплошные шрамы на любовном фронте.
Не переживай. „Сил у меня — как у грузчика!“
МОСКВА: Даня, какой же ты затейник)))
За шрамы на любимом месте не волнуйся. Они все через хоть и через него остались на сердце. Вот как насмотрюсь, образуюсь, в смысле научусь, так и разберусь с последним и самым страшным своим Зомби…
2. Ну я в принципе стараюсь избавляться, остался один самый живучий Зомби (т. к. уже не помню, сколько раз пыталась его прикончить) — папа Пети — отношений никаких у нас, естественно, нет и быть не может, его даже в свидетельстве о рождении нет. Появление сего человека начинается с перевода ден. знаков 1 раз в 3–6 месяцев и просьб увидеться с сыном… последняя, может, и не совсем здравая мысль — заблокировать карточку и сказать ему: „Этот сброд и шатание надо прекращать совсем“, — и пусть ждёт звонка от сына, когда он захочет познакомиться со своим биологическим папой, со своей стороны, даю ч.с., что ничего плохого про папу Питера говорить не буду».
НЬЮ-ЙОРК: 1. И не говори, как затею бывалочи…
2. Н-да, и такие отцы бывают. Бог и дети им судья. У меня такой же «папа» был. Я его ни разу не видел. Зато с наследством до сих пор мучаюсь. Это я про отчество.
МОСКВА: 2. Дааа (((…Димка, оно-то понятно, что Бог и дети, первый уже достаточно его наказал, мы с одной девочкой тоже руки приложили, но за тебя пока мне приходиться ломать голову, и я очень-очень стараюсь держать нейтралитет…
А можно будет тебе набрать сегодня в 8.30–9.00, я как раз после зала приеду, или сейчас? Или ты занят?!
НЬЮ-ЙОРК: Простуда всё-таки действует, подавляет мозг.
Если у тебя есть желание и возможность, позвони в 20:30. Или сейчас.
МОСКВА: Йорк, а все-таки зачем тебе мое фото, а?!
Я вот не люблю самолюбованием заниматься, нет, но я, конечно, понимаю — эстетика и все дела, но… а как же богатый внутренний мир?
НЬЮ-ЙОРК: Начал писать, редактировал-редактировал, в итоге сокращу до минимума. Присылай, и тогда поговорим.
* * *
Мефодий.
Разве не хотелось тебе взять ее голую или в одежде, чтобы раздеть и целовать, куда глаза глядят, а если закрыты глаза, то губы. Губы лучше видят — куда. Чтобы слышать, как дыхание ее стало глубже. Именно там, на глубине души лежат словно глубоководные киты — чувства. Это страсти могут быть зарыты в груду неглаженого хлопка и немытого фарфора, а настоящие чувства — они глубоко, до них надо доцеловаться. Поцелуй — лучше всякого слова, он — мерило ее доверия к тебе. Ты слышишь частые шаги, это сердце ее, что ушло в пятки, любопытное, возвращается и остается где-то в середине живота. Там тепло. Теперь оно бьется быстрее, но равномернее, зная, что не будет разбито, не будет разочаровано ни при каких обстоятельствах, после… Оно наполняется влюбленностью так же быстро, как и влагой…
— Выключатель будете снимать? — отвлекла меня от письма штукатурщица.
— А надо?
— Не знаю.
— Сами сможете дальше?
— Хорошо, — выключил я письмо.
Прошел мимо девушки, которая усиленно затирала стену. Взял нехотя отвертку, начал ковырять дырку в стене. В голове снова включилось письмо. «Он взвел курок, ствол уперся в ее спину и начал искать висок. В его висках звенели льдом виски, в ее — стучало „я хочу, я хочу, я хочу“. Повышенная влажность, скоро она сожрет огнестрельное оружие вместе со всеми патронами. Оно пальнет в кромешной тьме, внутри, словно в тире, в котором погасили свет, пальнет и затихнет». Увлекся, скоро сквозь дырку стало видно комнату соседей.
Там женщина, в одной руке нож, в другой пара яиц, собиралась готовить яичницу. Даже невооруженному зрачку бросалось в глаза, как она держала мужика за яйца. Ни грамма нежности в этом завтраке.
— Ты цепляешься за слова. Мало ли что я сказала, это эмоции, женщине это позволительно. Там, где нет эмоций, нет женщины. Знаешь, чем отличаются настоящие мужчины? Они не цепляются за слово, они его держат.
— Масло забыла налить, — держал ситуацию под контролем муж.
Жена отложила яйца. Злость ее шипела, брызнула ядом, едва девушка налила масло на горячую сковороду. Злость боится термообработки. Скорее всего, через пару минут пара уже стучала мирно вилками о фарфор.
«На такой злости можно жарить и без масла. Люди — змеи. Яда внутри много, но как его использовать?»
— Снова я забрался в чью-то жизнь.
— Вы что-то сказали?
— Дыра.
— Озоновая?
— Похоже.
— А, так атмосфера ни к черту. Это на каждом шагу.
— Вот возьмите, — протянула она мне мастерок с куском цемента.
Я заделал дыру, не успев узнать, чем дело кончилось — омлетом или глазуньей.
Начал ковырять в другом направлении, тут же сделав еще одну дыру в другую квартиру.
Воскресенье. Она лежала в кровати с вопросом: «Воскреснуть или поваляться еще немного в субботе?»
— Дайте еще немного цемента?
— Что, опять не туда? Очень по-мужски.
«А вы женщина хоть куда!» — подумал про себя Мефодий.
— Да не, — не стал разбираться, насколько ниже пояса размышляла штукатурщица. — Уже двенадцать, а она все еще спит.
— Вам не угодишь. А чтобы было туда, не в дырку, заходите в дверь, да чтобы ждали, — протянула она мне цемент.
Я еще раз глянул в дыру. Девушке кто-то позвонил, она окончательно проснулась и уже нехотя отвечала по громкой связи:
— Спишь?
— Да.
— Одна?
— Он уже ушел.
— Зачем он тебе?
— У него такой богатый внутренний мир.
— И что? Захотелось ограбить?
— Захотелось пожить в роскоши.
«Матильда», — мелькнуло в голове у Мефодия, и ему вдруг тоже захотелось ограбить эту комнату, украсть самое ценное — девушку. Но в этот момент кусок цемента залепил все его желания.
— Вот так-то лучше, — залюбовалась на свой профессиональный шлепок штукатурщица.
«Кому лучше? Мне? Только захочешь начать новую жизнь, открыть кому-то свой внутренний мир, как тут же внешний наложит свое вето».
— Мерси, — выдавил из себя Мефодий.
