– И по чью же душу он явился? – спросил я и заткнулся.
Меня осенило.
– Уж точно не по мою, малыш, – проворчал Ворон. – На равнине никто не знает, где меня искать. Да и кому я нужен?
– Так, значит…
– Это битва в Курганье. Она продолжается. Там что-то или кто-то вырвался на свободу, и вот теперь бог-дерево сцепился с этим не-знаю-чем.
В небе полыхнуло. От той части кита, что все еще летела, отвалился ком огня.
– Долго этой твари в воздухе не продержаться. Может, поедем и выясним, нельзя ли чем-нибудь помочь?
Добрую минуту он молчал как рыба. Оглядывал горбы холмов, будто прикидывал, хватит ли ему сил для последнего рывка. До встречи с Костоправом миль пять, ну десять, вряд ли больше. Ворон кое-как поднялся на ноги, кривясь от боли, – он явно щадил раненое бедро. Спрашивать насчет самочувствия было бессмысленно. Погода дрянь, земля холодная – ничего другого он не скажет.
– Готовь лошадей, – сказал Ворон. – Я соберу барахло.
Ох, как бы не перетрудился! Мы, вообще-то, не разбивали лагерь – просто спешились и повалились на землю.
Поскольку делать ему было нечего, он стоял и пялился на воздушную катастрофу. Ну и видок у него был! Как у осужденного, которому предложили взойти на эшафот и накинуть петлю себе на шею.
– Ящик, я тут маленько покумекал, – сказал Ворон, когда мы, двигаясь следом за куском летучего кита, спустились к подножию самого северного из этих дурацких горбатых холмов.
– Маленько покумекал? Старина, я бы использовал выражение «думал думу тяжкую». Ничем другим ты не занимался с того дня, когда был повержен Властелин.
Похоже, тот взрыв был последним. Курс кита должен был пересечься с нашим. Сзади у исполина горело несколько огней. Он все еще раскачивался и вращался, но падение прекратилось.
– Возможно. Но тех, кто торопится с выводами, боги сажают в лужу. Будем надеяться, что он хотя бы пересечет лес. А то на деревья падать неприятно.
– Так о чем ты кумекал?
– О тебе и обо мне. О Костоправе и его шайке. О Госпоже, Молчуне, Душечке. О тех, с кем у нас столько общего, но при этом мы никак не можем поладить.
– Хоть убей, не вижу, что у тебя с ними общего. Разве что общие враги, но то дела прошлые.
– Вот и я не видел, очень долго. И никто из них не видел. А будь иначе, мы все, наверное, постарались бы понять друг друга.
Я изобразил живейший интерес к его разглагольствованиям – и это в три часа ночи.
– В сущности, Ящик, мы все несчастные люди. Каждый из нас ищет свое место в жизни. Каждому не по нраву судьба одиночки, но как ее изменить, неизвестно. Вот представь, ты подходишь к двери, чтобы войти или выйти, – и не можешь справиться с запором.
Да будь я проклят! Еще ни разу Ворон не раскрывал передо мной душу. Откуда вдруг такое жгучее желание вывернуть ее наизнанку? Хоть убейте, не пойму! Хоть побрейте меня наголо и зовите Лысым!
Впрочем, мы ведь с ним неразлейвода уже пару лет. Перемены в человеке незаметны с близкого расстояния.
Рядом со мной не тот Ворон, каким он был при первой нашей встрече – до того, как оказался во власти собственного эго и невезения, до того, как угодил в сети к темному злу Курганья. Его сердце стало тюрьмой для его души, и из этой тюрьмы душа вырвалась совершенно изменившейся. Проклятье! Сейчас это даже не тот забулдыга, что пил горькую в Весле.
Меня обуревали смешанные чувства. Тот давнишний Ворон мне нравился, вызывал уважение, более чем устраивал как товарищ и спутник. Может, теперь, после того как с ним опять случилось превращение, все вернется? Я видел, что он ждет отклика, но не находил слов. Умеет же этот парень напрочь сбивать с толку.
– Так ты понял, как с этим справляться?
– У меня, Ящик, тревожное предчувствие. Просто до смерти страшно от мысли, что́ я обнаружу, если чему-нибудь научусь.
Он все смотрел на плывущий в небе кусок кита.
Я прикинул, что это диво милях в двух от нас и на высоте примерно пятьсот футов. Ветер нес его в нашем направлении.
– Если так и будет лететь, мы что, вернемся в холмы?
– Ящик, это тебе решать. Чья была идея?
Он помолчал, успокаивающе гладя коня. Нашим животным тоже не очень-то хотелось таскаться в потемках по склонам, даже без седоков.
Над китом вырос огненный гриб. Прежде чем до нас долетел грохот взрыва, я сказал:
– Теперь уж точно обойдемся без горной прогулки.
Летучая громадина быстро снижалась. Когда она, кувыркаясь, опустилась до двухсот футов, от нее отвалились какие-то куски и камнем полетели на землю. Я теперь точно знал, где закончится путешествие великана. Туда-то мы и поспешили.
То, что осталось от кита, клюнуло носом и прибавило скорости. Оно ударилось оземь примерно в миле от нас и подпрыгнуло футов, пожалуй, на сто. Теперь оно летело аккурат в нашу сторону.
В тот миг, когда взлет сменился падением, снова рвануло. Кит подскочил еще два раза, затем проехался по земле и застыл.
– Осторожнее, – предупредил Ворон. – Может, еще не все взорвалось.
На ките горели костры. Где-то внутри у него громыхало, будто кто-то лупил предка всех басовых барабанов.
– Он еще не мертв, – сказал я. – Посмотри!
В паре ярдов от меня корчился, как змея с острой зубной болью, конец щупальца.
– Угу. Давай спутаем лошадей.
Сказать, что Ворон был взволнован, – ничего не сказать. Он вел себя абсолютно свободно, будто с младенческих лет ошивался при летучих китах – так близко, что чуял их зловонное дыхание. А этот кит уж вонял так вонял.
Я кое-что заметил в сполохе:
– Ух ты! Это не люди ли? На спине у бедняги?
– Они и должны тут быть. Покажи.
– Вон там! Над черным пятном. – Я ткнул рукой туда, где копошилось несколько силуэтов.
– Похоже, кто-то кого-то из-под чего-то пытается вытащить, – сказал Ворон.
– Давай пособим, что ли. – Я оставил своего коня неспутанным.
– Ох уж эта неисчерпаемая дурь юности, – ухмыльнулся Ворон. – Доведет ли она до добра?
Пока я карабкался по жирному, податливому склону, Ворон искал подходящий куст, потом привязывал к нему и стреножил коней. Я одолел полпути к вершине, прежде чем он наконец полез следом.
Китовая плоть была рыхлой, как губка, а уж пахла! К естественному смраду добавился запах горелого мяса. Зверь дрожал от боли, из него уходила жизнь. Ох и жалко же было этого благородного монстра! Почти до слез.
– Ворон! Поспеши! Их трое, а у кита спина горит.
Тут меня свалило с ног малым взрывом, на землю посыпались горящие комья. Кое-где занялась сухая трава. Если это обернется серьезным пожаром, нам крышка.
