43
Смедз диву давался – старый негодяй и впрямь умел ворошить муравейники. Прошел слушок, что на Кедровом бульваре, там, где жили все среброкузнецы, златокузнецы и им подобные ремесленники, одному мастеру человек принес огромный серебряный гвоздь и заплатил сотню оболов, попросив переделать штуковину в чашку, а о сделке помалкивать. Да только этот кузнец решил вчера отпраздновать свою удачу, хватил лишку и похвастался перед дружками, взяв с них обещание крепко держать язык за зубами. А уже сегодня жизнь человека, имеющего хоть малейшее отношение к работе по металлам или драгоценным камням, не стоит ломаного гроша. Охотники за серебряным клином будто с цепи сорвались; они мечутся по улицам, сталкиваются лбами и дерутся не на жизнь, а на смерть. Достается от них и городу.
Серые долго держались в стороне, но теперь и они включились в игру, и за дело взялись серьезно. Мстят за своих убитых, прочесывают кварталы, конфискуют найденное серебро вплоть до малейшей крупицы – допускают, что клин уже переделан в другую вещь, а может, и не в одну.
Имперцы выдают расписки, но горожане не надеются что-нибудь по ним получить. Военные их и раньше грабили. Кое-где серые встречают сопротивление, но это мелкие очаги.
Гибнут и мирные жители, и солдаты. Но солдат слишком много, и горожане еще не настолько отчаялись, чтобы восстать.
– Ловко, Рыба, очень ловко, – сказал Смедз, дойдя по улице до того места, где можно было говорить без опаски.
– Так получилось же. Но это вовсе не означает, что я собой горжусь.
– Еще как получилось. Надолго ли хватит?
– Думаю, дня на три-четыре. Может, и на пять – если подкормить слух. Вдобавок Паутинке и Шелковинке понадобится еще какой-то срок, чтобы понять: в реквизированном серебре нет ничего от клина. Рассчитывай на неделю спокойной жизни – если только на нас не выйдет случайно кто-нибудь из вольных охотников. Но сколь веревочке ни виться… До нас обязательно доберутся, не одним путем, так другим. Прорвать бы эту самоосаду… Хотя бы десяток выберется из города – и вот вам для розыска весь белый свет. Тот, у кого клин, уж конечно выскочит наружу одним из первых.
– А выскочит?
– Как бы ты рассуждал на месте близнецов?
– Пожалуй, так бы и рассуждал.
– Каждый день они выставляют на стену все больше охранников. Наверняка сказать не могу, но очень похоже, что ведьмам дан крайний срок, и если я прав, мы можем обратить эту нехватку времени против них.
– Крайний срок? Это как?
– В империи близнецы не самые крупные шишки. Рано или поздно у их начальства возникнут сомнения насчет того, чем они тут занимаются. Или кто-нибудь поважнее решит наведаться сюда и цапнуть клин для собственных нужд.
– Не стоило нам брать эту хреновину. Оставалась бы она в своей могилке – и не было бы у нас нынче проблем.
– Да, не стоило. Но мы взяли, и с этим нам придется жить, а может, и умереть. Смедз, нельзя позволить себе ни малейшей ошибки. Мы сейчас боремся за выживание. Ты, я, Тимми, Талли. Все мы покойники, если нас раскроют.
– Рыба, если хочешь меня напугать до усрачки, то у тебя вот-вот получится.
– Я тебя пытаюсь напугать, потому что сам еле жив от страха, а ты, похоже, единственный, кто способен мне помочь. Талли – бесхребетный слизняк, Тимми – малость не в себе с тех пор, как без клешни остался.
– Ох, вряд ли мне понравится то, что я сейчас услышу. Ладно, выкладывай.
– Надо добыть белой краски. Не купить, а украсть, иначе приказчик запомнит, кому продал.
– Я знаю, где она есть, так что беру это на себя. Лишь бы там не ошивались серые. И что мы с этой краской будем делать?
– Добавим политики во всю эту кашу. Чтобы властям стало не до нас.
Опять он говорит загадками. Смедз решил не ломать голову – лишь бы сам Рыба четко понимал, что он делает.
Тем вечером Талли в первый раз попросил денег взаймы. Сумма была невелика, и он все вернул наутро, поэтому кузен ничего не заподозрил.
А вечером, лежа на койке, Смедз думал о Рыбе. Чем лучше узнаешь этого человека, тем больше убеждаешься, что ему неведома жалость. Похоже, Старик полон решимости выбраться живым из Весла и вынести свою долю, даже если ради этого придется угробить все его население.
Как же это не похоже на прежнего Рыбу. Но ведь прежний Рыба и не делал никогда таких высоких ставок.
Смедз крайне слабо представлял себе, насколько далеко готов зайти сам. Он ведь не мыслитель, но и не человек действия. Всю жизнь плывет по течению, мало-мальски шевелится, чтобы продержаться на плаву, но не более того.
Он твердо знал, что не хочет умирать молодым, не хочет отвечать на вопросы с имперской дыбы. И вернуться в нищету не желает – с деньгами живется приятнее, а с большими деньгами еще лучше.
Большие деньги будут, если продать клин. Но как это сделать?
У Рыбы жестокие методы, но только он видит реальный путь к спасению. Значит, придется следовать за ним.
Разумеется, не отметая закономерных сомнений.
44
Сквозь узкий прищур монстр наблюдал за оживлением Хромого. Пес Жабодав, родившийся в незапамятные времена, всю жизнь имел дело с чародеями и прекрасно знал, какой это ненадежный народ.
В монастырском подвале все крепче пахло изменой.
Необходимых помощников Пес обнаружил скорее, чем рассчитывал, в краю под названием Просторы, в сотне миль к западу, где вот уже три поколения в стороне от чужих глаз тлела кровавая распря между колдовскими родами. Изучив эти почтенные семьи, он решил, что искусство клана Перламутровых лучше подходит для его нужд. Жабодав встретился с ними и заключил сделку: с него – помощь в одолении их врагов, с них – воскрешение его компаньона. Он ничего не рассказал Перламутровым о Хромом.
Клан Туманных прекратил свое существование. Все было уничтожено: корни и листья, волшебники и их жены. Не осталось даже плюгавой гниды, способной вырасти в вошь.
И вот теперь двенадцать старейшин клана Перламутровых в монастырской крипте толпятся вокруг корыта с маслом, где дожидается своего часа соединенная с глиняным туловищем голова.
Колдуны перешептывались на незнакомом Жабодаву языке, но не они внушали опасения. Предать его эти люди не рискнут, ибо понимают: наказание будет неизбежным и очень болезненным.
Они повидали Пса в деле, когда искореняли Туманных. А ведь он тогда был калекой. Разумеется, первым делом Жабодав позаботился о том, чтобы вернуть себе конечность.
Он рыкнул, но это было лишь мягкое предупреждение, требование продолжать.
Перламутровые сделали все, что нужно. Требовалась жертва, и ею стал глупый монах из тех, что остались восстанавливать монастырь.
По глиняному телу потек цвет. Оно корчилось и дрожало, как будто состояло из настоящей плоти. И вдруг резко приняло сидячее положение, с него побежало масло. Отпрянули испуганные колдуны. Хромой провел глиняными руками по глиняному же туловищу. Улыбка превратилась в восторженный оскал.
