Даже у Госпожи улучшилось настроение. Правда, от этого она не стала разговорчивей.
– Конец привалу, – сказал я. – Масло, гаси костер. Гоблин, ты – авангард.
Я взглянул на дорогу. Недели через две доберемся до Чар. Я еще не разъяснил товарищам, чем мы там будем заниматься.
Вдали над дорогой кружили канюки. Мертвечина, значит, там, впереди…
Знамений и примет я терпеть не могу. Заставляют беспокоиться. Эти птицы меня тревожили.
Я указал взглядом вперед. Гоблин кивнул:
– Разберусь.
– Действуй.
Мурген поехал следом за Гоблином, ярдах в пятидесяти. Дав ему удалиться, тронулись и Масло с Крутым. А вот Одноглазый едва не дышал в затылок нам с Госпожой, привстав в стременах, чтобы не выпускать Гоблина из виду.
– Нехорошие у меня предчувствия, Костоправ, – сказал он. – Ох нехорошие…
Хоть Гоблин и не забил тревогу, Одноглазый оказался прав. Стервятники означали беду.
На обочине, перевернутая вверх колесами, лежала роскошная карета. Две из четырех лошадей валялись в колеях. Умерли, похоже, от ран. Двух других видно не было.
Карету окружали тела шести охранников в мундирах, кучера и верховой лошади. В карете находились мужчина, женщина и двое совсем маленьких детей. Все убиты. Дверца была украшена затейливой работы гербом.
– Крутой, – сказал я, – займись следами. Выясни, что здесь произошло. Госпожа! Ты их не узнаёшь? Герб не знаком?
– Сокол на парапете – герб проконсула империи. Но проконсула нет среди трупов. Он старый и жирный. Должно быть, это его семья.
– Направлялись на север, – сказал Крутой. – На них напали разбойники. – Он продемонстрировал клок грязной одежды. – Но добыча досталась им нелегко.
Я не ответил, и тогда он попросил приглядеться к тряпке.
– Серые, значит, – задумчиво протянул я. Серую форму носили северные имперские войска. – Далековато их занесло.
– Дезертиры, – сказала Госпожа. – Начался распад.
– Похоже на то.
Плохо дело. Я-то надеялся, что империя продержится и даст нам время начать новую жизнь.
– Три месяца назад невинная девушка спокойно могла проехать через всю империю в одиночку.
Госпожа преувеличила, но лишь самую малость. До битвы в Курганье великие силы, в этой самой битве и полегшие, держали провинции под неусыпным наблюдением, и всякие недозволенные проступки пресекались Взятыми быстро и беспощадно. Однако в любой стране, в любой эпохе найдутся люди, достаточно смелые либо глупые, чтобы пробовать законы на прочность, подавая дурной пример другим. И едва империя перестала цементировать народы ужасом, процесс пошел лавинообразно.
Оставалось надеяться, что убитых еще не хватились. Мои планы строились на том, что порядки в этих краях не успели сильно измениться.
– Копаем могилу? – спросил Масло.
– Минутку. Крутой, давно это случилось?
– Пару часов назад.
– И больше никто не проезжал по дороге?
– Почему же, проезжали. Мимо, не задерживаясь.
– Хороша банда, – буркнул Одноглазый, – если не боится разбрасывать трупы на виду у всех.
– Или, наоборот, оставили нарочно, – возразил я. – Может, разбойники желают обосноваться здесь, завоевать себе баронство.
– Возможно, – согласилась Госпожа. – Будь осторожен в пути, Костоправ.
Я недоуменно приподнял бровь.
– Не хочу тебя потерять.
Одноглазый гоготнул. Я покраснел. Однако хорошо уже то, что в ней пробуждается интерес к жизни.
Тела мы захоронили, но карету не тронули. Дань цивилизации отдана, и пора ехать дальше.
Часа через два Гоблин вдруг поскакал обратно. Мурген остановил коня на повороте, у нас на виду. Ехали мы лесом, но дорога была в хорошем состоянии, деревья по обочинам вырублены. Она явно предназначалась для перемещения войск.
– Впереди постоялый двор, – сообщил Гоблин, – и веет от него чем-то… нехорошим.
Близилась ночь. Вечер мы потратили на погребение трупов.
– Есть там кто живой?
По дороге мы не видели никого. Фермы возле леса были брошены.
– Полно! Двадцать человек в гостинице, пятеро на конюшне. Тридцать коней. Еще двадцать человек в лесу неподалеку. И сорок лошадей на выпасе. И прочей скотины – кишмя.
Итак, выбор небогат: уйти от греха подальше или очертя голову броситься навстречу опасности.
Обсуждали положение недолго. Масло с Крутым хотели ехать вперед. Если, мол, что не так, у нас есть Одноглазый с Гоблином.
Последним эта идея не слишком понравилась.
Тогда я поставил вопрос на голосование. Мурген и Госпожа воздержались. Масло с Крутым были за ночлег на постоялом дворе. Одноглазый же с Гоблином все косились друг на друга – когда один выскажется, второй тотчас возьмет противную сторону. Я принял решение:
– Ладно, едем и ночуем. Эти шуты проголосуют по-разному, но все равно большинство за…
Наши колдуны немедленно проголосовали «за» – только для того, чтобы выставить меня лжецом.
Через три минуты впереди появился обветшавший постоялый двор. В дверях, изучающе глядя на Гоблина, торчал какой-то мрачный тип. Другой такой же восседал в расшатанном кресле, прислоненном спинкой к стене, и пожевывал не то соломинку, не то щепку. Стоявший в дверях отодвинулся, пропуская нас.
Крутой назвал тех, чью работу мы видели на дороге, серыми. Но серый мундир носят как раз там, откуда мы прибыли. И я спросил того, что в кресле, на форсбергском, самом употребительном в северных войсках:
– Постояльцев принимаете?
– Ага.
Глаза сидящего сузились. Он явно что-то прикидывал.
– Одноглазый, Масло, Крутой, позаботьтесь о лошадях! – И мягенько: – Гоблин, ты что-нибудь почуял?
– Кто-то вышел с заднего хода. Внутри все встали. Но начнется, пожалуй, не сейчас.
Сидящему в кресле не понравились наши перешептывания.
– Вы надолго? – спросил он.
Тут я углядел татуировку на запястье – еще один верный признак северянина.
– До завтра.
– У нас переполнено, но уж как-нибудь вас устроим.
Однако нахальства ему не занимать…
Дезертиры похожи на тарантулов. Постоялый двор – их гнездо, здесь они решают, на кого напасть. Но всю грязную работу проделывают на дорогах.
Внутри царила тишина. Войдя, мы увидели мужчин и нескольких женщин уж очень затасканного вида. И выглядели эти люди здесь чужими. Обычно придорожные гостиницы – семейные предприятия, в них полно детишек, стариков и прочего народу всех промежуточных возрастов. Здесь – ничего подобного. Только крепко сбитые мужики и дамы определенного сорта.
