Изаэль посмотрел на него внимательно, а я поинтересовался:
— А что, очень хотелось?
Он ответил с жаром:
— Конечно!
Легкая улыбка чуть тронула губы Изаэля.
— Зачем, — поинтересовался я строго, — вам смотреть на эти нечестивые создания, сэр Эдгар?
— А я вот слышал, — выпалил он, — они… прекрасны!.. Дивно прекрасны, просто волшебно!.. Красота не может быть нечестивой, тут наши священники что-то путают.
— А сэр Вайтхолд?
Он отмахнулся.
— Он пересказывает чужое, а сам их не видел.
Я сказал наставительно:
— Священники говорят о внутренней красоте, сэр Эдгар. Сатана и его падшие ангелы все такие же сверкающие и прекрасные, сэр Эдгар. Темными их называем только потому, что у них темные помыслы и низкие желания. Красота внешняя и духовная не всегда уживаются в одном теле…
Но, судя по его лицу, он не поверил, слишком что-то нудное и неинтересное я изрекаю, как старик какой, это у них одни нравоучения, потому от молодых лбов отскакивает, как горох от стенки, каждый должен отважно и смело учиться на своих ошибках, а не трусливо и мелко — на чужих, что совсем уж не по-мужски!
И чем больше мужчина наломает дров в жизни, тем больше он как бы мужчина, а безошибочный человек… как бы и не человек вовсе.
Изаэль посмотрел на юного графа с интересом, улыбнулся, но когда граф повернулся к нему, поспешно наклонился и начал собирать сухие ветки.
Я полулег под деревом, упершись в него спиной, пурпурные угли с кулак размером зажаты в узком пространстве между стенками из булыжников, мощный жар идет вверх, где на вертеле поворачивают освежеванного вепря. Мясо уже подрумянилось, аромат идет по всей поляне, однако юный граф старательно следит, чтобы образовалась хрустящая корочка, тонкая и нежная, она сохранит запахи и ароматы, не даст развеяться по лесу, и только когда ткнешь ножом в багрово-коричневую тушу, из разреза прямо в лицо ударит струя одуряюще-сладкого мясного запаха…
Он поворачивал ручку, подставляя жару то кабанью спину, то бока, похлопывал зеленой веточкой. Известно, что свежие листья придают мясу при жарке что-то особое, что и жарится лучше, и на вкус нежнее.
Сэр Клемент подошел и голой рукой быстро выхватил и выбросил наружу уголек, что пустил огонек, а это нельзя, будет пахнуть дымом.
Ночь наступила душно-теплая, воздух напоен запахами цветов так, что можно в нем плавать, непорочно чисто зеленеет далекий свод из веток и листьев, в угольной черноте ночи плавают эльфы-светлячки. В тишине слышно, как сонно пофыркивают кони, выбирая овес из подвязанных к мордам торб, сухо щелкают изредка сучки в костре, воины переговариваются негромкими голосами, говорить во весь голос кажется кощунством, это как орать похабную песню в храме…
— Спать, — велел я. — Завтра очень трудный и тяжелый день. Очень! Мне надо, чтобы все отоспались и могли сражаться.
Граф Эдгар прошептал с восторгом:
— Уже завтра…
Изаэль повернул голову, его глаза с интересом всматривались в загоревшееся лицо юного рыцаря.
— Он что, — шепнул мне едва слышно, — сумасшедший?
— Люди все сумасшедшие, — ответил я так же тихо, — это прекрасно.
— Вы шутите?
— Ну, дорогой Изаэль, в каждой шутке есть доля шутки.
— Снова не понимаю, — прошептал он растерянно.
— Потому что мы широкие, — объяснил я с удовольствием. — В нас много всего… Да что там — много, чего только нет! А вот в вас только прекрасное. Потому так эльфами и восторгаемся.
Он фыркнул.
— Да? Но я такого наслушался…
— Виноград зелен, — объяснил я.
Он с тоской посмотрел в мое смеющееся лицо.
— Снова не понимаю…
— Спи, — посоветовал я. — Такое не понять с наскоку.
Он лег рядом и прижался ко мне, легкий и тонкостанный, заснул достаточно быстро, щеки раскраснелись, засопел. Ногу забросил на меня, а рукой обнял за шею.
Граф Эдгар увидел, поморщился, потом сказал сочувствующе:
— Совсем еще мальчишка… И уже охотник?
— Еще какой! — заверил я.
Он снова смерил его недоверчивым взглядом.
— Странно как-то…
— Спите, граф, — посоветовал я. — Утром потребуются все ваши силы. И к вечеру, обещаю, все равно будете падать от усталости!
Он вздохнул, сказал послушно:
— Уже ложусь. Но вряд ли засну…
Он засопел раньше, чем голова коснулась седла, что подложил под голову.
Рассветает в лесу всегда медленно, птицы уже орут и дерутся из-за червяков, а земля еще тонет в сизом вязком тумане. Я проснулся и лежал неподвижно с открытыми глазами, голова полна идей, но все слишком рискованные или отчаянные, а надо соблюсти дерзость и осторожность, это называется точным расчетом, но точный расчет не всегда приводит к успеху, вон Гиллеберд рассчитывает куда точнее…
Изаэль вздохнул во сне и заплямкал губами, как щенок, что лакает молоко. Шапочка сбилась, ухо с удовольствием выбралось наружу, но я тут же натянул ее на место, дабы не потому что.
Граф Эдгар вздрогнул, широко раскрыл ясные глаза, огляделся, чуть приподнявшись. Увидел, как спит Изаэль, почти взобравшись на меня, спасаясь от остывшей земли, нахмурился, но ничего сказать не успел, я велел властно:
— Дорогой сэр, поднимайте своих людей. У нас сегодня долгий путь.
— Есть, ваша светлость, — ответил он послушно.
Изаэль распахнул огромные прекрасные глаза, еще слегка затуманенные сном, некоторое время непонимающе всматривался в меня, потом щеки залило густым румянцем.
— Ах, что это я…
— Все хорошо, — ответил я. — В самом деле… очень хорошо.
— Ну, знаете ли…
— Все хорошо, — повторил я. — А здорово я не дался себя изнасиловать? Сам удивляюсь, какими люди бывают стойкими, с ума сойти!
Он вскочил, рассерженный.
— Вы слишком высокого о себе мнения!.. У меня и в мыслях не было что-то хоть чуть…
— Ш-ш-ш, — сказал я предостерегающе. — А то и другие поймут то, что для умных не было секретом с самого начала.
— Это для кого еще? — спросил он, насторожившись.
Я скорбно вздохнул.
— Дык особо умный только один на всем белом свете. Не буду указывать пальцем из невероятной скромности. А ты, со своим зверушным чутьем, сразу сообразил, к кому подлезть и на кого закинуть свои игрушечные лапки.
Костры затаптывать не пришлось, погасли ночью, люди поднимались слегка застывшие, утром все-таки прохладно, торопливо завтракали сухим пайком, затем принялись седлать коней.
