Едва охотники ушли, Дед нацепил на голову аргианскую гарнитуру и позвал Блямса наружу.
– Зачем? – недовольно блямкнул «богомол».
Остальные, особенно Юлий Алексеевич, тоже этим заинтересовались и смотрели теперь – кто прямо, кто искоса, – на Каткова в ожидании ответа. И тот ответил специально громко и отчетливо, чтобы слышали все:
– Я хочу кое-что прояснить в наших личных отношениях, – слово «личных» он выделил голосом. – И рассказать анекдот. Неприличный. – В последнем слове «личный» он тоже выделил. И про анекдот сказал, конечно же, просто так, назло, чтобы не пялились.
– Ты винтовку только взять не забудь, – сказал ему Брюль. – А то анекдот несмешным получится. Вышел как-то Дед во двор поболтать, а болталку-то ему и откусили. Тут и сказке конец. Хороша анекдотулина? – И Брюль оглушительно заржал.
– Потише, прошу вас, – поморщился Сысоев. – Голова болит.
– Грибок, слышал? – тут же перестроился на серьезный лад Брюль. – У профессора голова болит. Дай ему чего-нибудь! А ты иди давай, коли собрался, – кивнул он Деду. – И винтовку не забудь!
– Говорил уже! – буркнул тот, но «Машу», разумеется, взял, забывать о ней он и не собирался.
Когда вышли из пещеры. Николай Николаевич хорохориться перестал, будто бы даже сдулся, стал меньше ростом.
– Ты… это… – проговорил он, стрельнув взглядом по Блямсу и тут же убрав глаза. – Ты прости. Я не со зла, клянусь. Я правда думал, что ты из этих, из хищных. И я правда специально ранил, не хотел убивать. Ну ты сам подумай, откуда я мог знать, что ты разумный?!
– Те «богомолы», за которых ты меня принял, – сказал Блямс, – тоже разумные, только находятся на другой ступени развития.
– Но я же не знал! И я ведь только ранил!
– Можно было выстрелить в воздух. Но ты хотел большего эффекта. Ты ранил меня не из-за необходимости, а потому что так захотел.
– Да-да, согласен! – вскинул Дед руки. – Я был не прав! Прости меня, очень тебя прошу. Буду тебе обязан. Что-нибудь попросишь, даже то, что мне очень не захочется делать – все равно выполню!
– Хорошо. Я запомнил. Я попрошу. Потом.
– Но ты меня простил?..
– Но ты же еще не выполнил.
– Э-ээ… – растерялся Катков. – Но ты хотя бы на меня больше не сердишься?
– Нет. Рассказывай анекдот.
– Какой анекдот?.. Ах, это… Да я просто так ляпнул, чтобы они на меня не пялились.
– Расскажи. Я много раз слышал слово «анекдот», но я ни разу не слышал самого анекдота.
– Да это же так, глупости всякие. Короткие смешные истории. Часто неприличные.
– Ты и сказал, что анекдот неприличный. Что значит «неприличный»? Тоже не понимаю. Не понимаю сразу два слова. Если расскажешь неприличный анекдот, я узнаю сразу два слова. Высокий КПД. Рассказывай!
– Да я и не вспомню так сразу… – замялся Дед. – Ну разве что… Только он не сильно неприличный. Слово лишь одно неприличное используется. Пойдет?
– Пойдет. Рассказывай.
Николай Николаевич почесал в затылке, вздохнул и начал:
– Спит Иван на печи…
– На чем спит мужчина по имени Иван? – перебил его Блямс.
– На печи. Это в деревнях такие… бытовые устройства. В них еду готовят.
– Мужчина Иван – еда для других особей? – удивился «богомол». – Но как он может спать, когда его готовят? Это же больно. Или его усыпили специально, во избежание мучений?
– Да нет же! Готовят внутри печи, а не снаружи. А снаружи она просто нагревается, и на ней тепло лежать. Засыпается быстро.
Блямс долго молчал, а потом выдал:
– У данного устройства специально нарушен теплообмен, чтобы на нем было тепло спать? Но тогда нужно совмещать приготовление пищи со сном, что не просто неудобно, но и невозможно в принципе.
– Не одновременно же! Приготовил, поел, а потом и ложись. Кирпич долго остывает.
– Это устройство выполнено из кирпичей?! – закачался «богомол». – Но ведь это же…
– Прими это как должное, ладно? – скрипнул зубами Дед.
– Хорошо… Но ведь на кирпичах спать очень жестко, особенно вам, поскольку строение ваших тел…
– Тоже прими как должное. Пожалуйста! – засопел Катков.
– Все крайне нелогично, но… Ладно, я принял вводные с большим, правда, допуском. Продолжай.
– А его старушка-мать… Нет, давай сначала, а то как-то уже далеко… Значит, так. Спит Иван на печи, а его старушка-мать сидит на лавке и латает его портки… в смысле, штаны. А Иван ей и говорит…
– Погоди, – поднял лапы Блямс. – Латает – это значит «преобразует в латы»?
– Пусть будет так… – шумно выдохнул Дед.
– А почему только штаны? Нелогично. Большинство жизненно важных органов человека расположены выше.
– А Иван больше нижними дорожит!
– Нелогично.
– А вот такой он нелогичный, этот Иван. Иван-дурак.
– В смысле ругательства или в смысле диагноза?
– Во всех смыслах, – начал закипать Николай Николаевич. – Он такой дурак, каких свет не видывал. Почти как я, который решил тебе рассказать… ха-ха… анекдот… ха-ха-ха!.. – пробрал его нервный, болезненный смех.
– Ты не дурак. Не очень сильно дурак. Не критично дурак для выполнения основных жизненных функций. А твой анекдот сложен для понимания, но тем даже интересен. Продолжай.
– А Иван ей и говорит…
– Подожди. Ты сказал, что Иван спит. Как он может при этом разговаривать? Нет-нет, я знаю, что некоторые люди разговаривают во сне, но при этом они не обращаются к кому-то конкретно, а Иван…
– Хорошо!!! Он проснулся!!! Ему стало горячо, и он проснулся!
– Не кричи. Я очень хорошо тебя слышу. Продолжай.
– А Иван проснулся и говорит ей: «Мама, рыбы хотите?» Мать ему отвечает: «Хочу, Ванечка, как не хотеть?»
Дед замолчал, искоса поглядывая на Блямса. «Богомол» замер безмолвным изваянием. Катков с опаской продолжил:
– А Иван ей: «Тогда пойдите и наловите». Мать ему: «Да как же я ее наловлю-то, Ванечка? Я ведь уже старенькая». А Ваня ей с печи: «Тогда сидите и не… гундите!»
Вновь повисло молчание. Но прервал его Дед:
– Это все.
– Как все?! – подпрыгнул Блямс. – А где смысл?
– Где-то там.
– Но там его нет! Зачем Иван обвиняет родительницу в том, к чему сам же ее и подвел? Разве он не знал, что его мать имеет сильно ограниченный по функционированию возраст?.. Ах да, мужчина же умственно болен… Но тогда это вовсе не смешная, а грустная, даже трагическая история. На неисправном устройстве для приготовления пищи спит умственно отсталый мужчина. Ему становится горячо, но вместо того, чтобы слезть с устройства, он затевает лишенный смысла разговор с обессиленной, голодной старой женщиной, когда-то родившей его, а теперь мастерящей защиту для его…
