– Проголодался, Спартак? – Рут на мгновение отвел взгляд от костра и вновь покосился на меня. – Судя по тому, как ты смотришь на этого зайца, ты готов съесть его сырого? Слюнки-то текут?
Я устало улыбнулся.
– Будешь много говорить, съем вместо зайца тебя!
– Обожди, сейчас все будет готово, – заверил гопломах.
Я подтянул колени к груди, отчетливо улавливая запах жареного мяса. Заяц быстро покрылся румяной корочкой. Я представил, как приятно корочка захрустит на моих зубах, как сок потечет по губам, стекая к подбородку, а зубы коснутся нежного мяса… Рут, видя мое наваждение, довольно хмыкнул.
– Готово, мёоезиец! Кажись, зайчатина получилась что надо, а!
– Не жалко спату? – я уставился на покрытое копотью лезвие меча.
Рут отмахнулся, достал сику из-за пояса, ловким движением разрезал тушку пополам. Часть тушки, нанизанную на лезвие сики оставил себе, другую, оставшуюся на спате, протянул мне.
– Угощайся! Только не обожгись! Горячо!
Не дожидаясь, пока мясо остынет, я приступил к трапезе. Рут впопыхах недодержал зайца на огне, а оттого мясо слегка кровило, но вышло весьма вкусным. Тмин убирал специфический привкус. Обжигая губы, я проглотил первый кусок, даже не поморщившись. Рут, подкрепившийся ягодами во время похода за силками, ждал, пока остынет его кусок. Он долго смотрел на постепенно затухающий костер, потом посмотрел на меня.
– Как зайчатина? Или сам себя не похвалишь, так никто не похвалит? – обиженно пробурчал он.
– Всяко лучше, чем конина, Рут! – ухмыльнулся я.
Гладиатор хихикнул. Пламя костра ярко освещало его лицо, я видел, как сильно изменился гопломах за те месяцы, что мы были знакомы. На лице Рута появились новые морщины, кожа истончилась, выделились скулы. Рут похудел на несколько фунтов, его каменные мышцы превратились в жилы и напоминали канатные узлы. Война выжимала из нас все соки, но вопреки всему мы держались до конца, никто из нас не сдавался. Лагерь в устье Ауфида был сродни глотку свежего воздуха, без которого гладиаторы, несмотря на свое мужество и отвагу, могли зачахнуть.
Я поймал взгляд Рута, устремленный в небеса. Сверкали звезды, ярко светила луна, но я знал, до рассвета остается не так много времени. Нас ждали в лагере с первыми лучами солнца. Пора было возвращаться. Гопломах тяжело вздохнул, принялся забрасывать костер землей, после чего наконец приступил к своему куску зайца. Прошло около двух часов с тех пор, как мы вышли из лагеря, искали силки, разводили костер. Следовало поторопиться, чтобы успеть реализовать задуманное в намеченный срок. Откладывать дела в долгий ящик было не в моих интересах.
Я закончил трапезу, когда Рут обратился ко мне с вопросом, которого я ждал.
– Думаешь, получится, Спартак? – спросил гопломах прямо в лоб.
– Что ты имеешь в виду? – уточнил я.
Рут хмыкнул, тщательно пережевывая мясо беззубым ртом.
– Не делай из меня дурака, лады? Я сразу понял, что ты затеял, эта карта Апулии на совете, латифундии! Ты ведь не просто так сказал дробить наше войско на вексилляции, правда, Спартак?
– И что я затеял, Рут? – с любопытством поинтересовался я, не до конца понимая, куда клонит гопломах, но решив ему подыграть.
Гопломах вытер ладонью свои выпачканные в жиру губы.
– Ты не сказал о своих истинных намерениях на совете, Спартак, – заявил он.
От вопроса гопломаха моя кожа покрылась мурашками. Вопрос был неожиданным. О каких истинных намерениях говорил Рут? На лице гопломаха застыла ничего не выражающая гримаса. Гладиатор внимательно, изучающе рассматривал меня своим тяжелым взглядом, пришлось приложить усилие, чтобы не отвести глаза.
– Тебе стоит пояснить свои слова, – только и нашелся я.
– Не хочешь говорить об этом, Спартак?
– О чем? – искренне удивился я. Рут с каждым своим вопросом удивлял все больше.
– Ты сказал, что жаждешь победы, но разбиваешь наши скудные силы на огрызки? – глаза гопломаха сузились. – Невольниками с латифундий невозможно управлять. Чтобы обучить их военному ремеслу, нужно время, но захотят ли они учиться? С чего ты это взял?
Я задумался, чувствуя неприятный привкус зайчатины во рту. Желания отвечать гопломаху не было, но оставить без внимания его вопросы я тоже не мог.
– У меня нет выбора, – холодно ответил я.
Выбора действительно не было. В деле, задуманном мною, существовали риски, складывающиеся при прочих равных в единое уравнение. На деле все могло оказаться далеко не так просто, как радужно выстраивалось в моей голове. Гопломах вгрызся в зайчатину, долго пытался откусить жилистый кусок, еще дольше пережевывал черствое мясо.
– Ты… – он осекся, задумался, а потом резко выпалил. – Ты безумец, Спартак! Хотя… сколько я тебя уже знаю? Пора бы это признать, брат!
Глаза выедал дым от тлеющих углей почти потухшего костра. Я прищурился, покосился на гопломаха, поймал себя на мысли, что в данный момент я и Рут разговариваем на разных языках. Либо что-то не договаривал гопломах, либо я не понимал сказанного. Отвечать на выпад Рута не хотелось. Гопломах поерзал на промерзшей земле и продолжил.
– Что-то в этом есть, мы развязали эту войну, нам ее и заканчивать! – прошептал он вполголоса, в его голосе чувствовалась боль. – Ты ведь не принуждаешь никого вступать в наши ряды, браться за оружие. Да и мы ничего не сможем противопоставить Риму, ты прав!
– Не принуждаю, – согласился я.
– А я не готов отступить, – горько улыбнулся Рут. – Прямо как и ты, Спартак! Мое сердце бьется чаще, стоит мне представить, что кровь десятков тысяч людей пролита понапрасну! Что будет, если Республика победит? Что станет с остальными рабами, я не говорю про нас, чья участь давно предрешена! Я не готов к этому, Спартак! – Рут замолчал. Обглодал кость, бросил ее в угли, вытер руки. – Я что думаю, если умрут десятки тысяч, но останется хотя бы сотня тех, кто заживет новой жизнью, тех, у кого в свободе родятся дети, мы сможем сказать, что победили в этой войне! Я прав, Спартак?
Глаза Рута наполнились слезами. Гопломах смотрел в небеса. Вот зачем он затеял наш разговор. Руту хотел высказаться, выплеснуть все накопившееся внутри. Он высоко задрал подбородок.
– Я буду сражаться до конца! – выпалил он. – Все верно, Спартак! Чтобы победить этих свиней, мы должны собраться воедино! Объединить тех, кто жаждет краха Республики! Только тогда у нас появится шанс победить, и я клянусь, что воспользуюсь им сполна… – Рут запнулся, тяжело задышал, наконец слезы покатились по его щекам, теряясь в густой бороде. – Без жертв не выигрывается ни одна война! Увы…
Он не договорил, уронил подбородок на грудь, схватился руками за голову. Сомнения, облаченные в слова храброго гопломаха, сидели глубоко внутри него. Рут, обычно скупой на эмоции, сегодня излил передо мной свою душу. Я мог только догадываться, насколько тяжело этому храброму человеку с большим сердцем дались эти слова. Гопломах всем своим нутром переживал за наше общее большое дело. Я подсел к Руту, положил руку на его плечо, крепко сжал.
