Она кивнула, по-прежнему не сводя с меня озадаченного взгляда.
— Что умею, то умею.
Я огляделся.
— Ты тут и живешь?
Она кивнула и ответила с вызовом:
— Да.
— Уютно, — одобрил я. — Принимай гостей.
Она наморщила нос.
— Не забоишься?
— Не знаю, — ответил я честно. — Но рискнуть готов.
— Ты человек, — определила она. — Только вы такие… рисковые. Ну, смотри.
Она взяла горсть сухих листьев, аккуратно выложила их шалашиком. Я наблюдал, как вперила строгий взгляд, радужная оболочка стала пугающе красной, зловещей, а лицо хищным и неприятным. Из горки листьев показался робкий сизый дымок.
Она наклонилась, эротично выгибая спинку и то, что ниже, тихонько подула, а затем сильнее, смешно раздувая щеки. Красные глаза стали зелеными, что мне нравится больше.
В шалашике из листьев затрещало, дымок пошел гуще, а сами листья начали корежиться и опускаться, показался первый язычок огня.
— Впечатляет, — признался я. — Просто здорово. Хотя… гм, давно я не брал в руки…
Она недоверчиво смотрела, как спрыгнул наконец с арбогастра, собрал и сложил таким же шалашиком сухие веточки, чуть вздрогнула, когда я небрежным жестом метнул крупную искру. Там сразу взвился легкий огонек, пошел расщелкивать мелкие сучки, начал жадно лизать прутики.
— Это не наше, — произнесла она враждебно. — Такого я не знаю…
— На свете много чего, Горацио, — сказал я, — что неизвестно нашим эльфам.
— А вашим?
— Как видишь, наши эльфы знают больше.
Она задвигалась, вытянула руки.
— Смотри! А это можешь?
В двух шагах у основания дерева камень размером с кулак, она и направила на него раскрытые ладони, уперлась взглядом, набычилась и вся ушла в нечто вроде состояния, которое требует полного сосредоточения и мобилизации всех ресурсов.
Я терпеливо ждал, с камнем ничего, она придвинулась к нему на полшага и снова начала пожирать взглядом. Я уже хотел было предложить сделать что-нибудь с ним иначе, можно же пнуть или стукнуть, чисто мужской подход, как там вдруг резко и сильно щелкнуло.
Камень развалился на две неровные половинки, изнутри взвилась и растаяла легкая струйка перегретого воздуха.
Она повернула ко мне раскрасневшееся лицо с бисеринками пота на лбу. Глаза победно блестели.
— А это ваши эльфы могут?
Вид у нее задиристый, такая будет сражаться до последнего, я сказал со вздохом:
— Увы, нет… разве что вот это… но, такое, конечно, у вас могут даже дети…
Я начал создавать сыр в тончайших ломтиках, жареное мясо, фрукты, сладкое, а закончил своим фирменным, что удается всегда, — изящными шариками мороженого в стаканчике.
Ее глаза расширились, она ахнула.
— Что… что это?
— Просто еда, — объяснил я. — Для вас такое легко, а вот для нас в самый раз…
Она смотрела, как я ем, с осторожностью попробовала сперва сыра, затем мяса, лицо воспламенилось, глазки заблестели, женщины вообще лучше чувствуют уровень приготовления еды, это нам что в горло пролезло, то и полезно.
Мороженое она сперва облизывала, потом жадно хватала губами, а в конце эти шарики трещали на ее зубах, как мелкие огурчики.
— Еще? — спросил я.
Она покачала головой.
— Нет, а то лопну. Зачем я тебе лопнутая?
— Ты права, — согласился я. — Нелопнутая ты намного… интереснее.
— Эй-эй, — сказала она, — убери руки.
Руки я не убрал, она говорит то, что надо говорить, убежденности уже не слышно, да и голос какой-то сытый, спокойный, нет ни вражды, ни даже настороженности.
Бобик лег лядом с нами и сразу захрапел, перестал ощущать с ее стороны опасность. Арбогастр сорвал ветку, вяло пожевал и, выронив из пасти, застыл в ночной дреме.
Глава 8
Рассвет пробивался сквозь зеленую листву напористо, но получалось у него плохо, зеленый свод в несколько слоев веток не поддается, хотя сами листья просвечивают, и здесь у нас уже достаточно светло. Я лежал неподвижно, в черепе дерутся умные мысли с еще более умными, слушал, как рядом это существо сопит сладко, устроившись на моем плече и дыша в шею животным теплом.
Проснувшись, она некоторое время делала вид, что спит, прислушиваясь ко мне, и явно быстро соображала, что же дальше, сейчас день, глаза привыкли к полусвету, все видно отчетливо, надо ли удрать, пока я сплю…
Похоже, так и решила, я ощутил, как медленно подняла голову с моего плеча, осторожно сняла ногу, закинутую мне почти на грудь. Я зевнул и вроде во сне накрыл ладонью копну ее торчащих волос и опустил всю эту массу на прежнее место.
Она снова замерла, я еще раз зевнул, открыл глаза и сказал с удовольствием:
— Хороший день… и дождя нет. Как спалось?
— Чудесно, — буркнула она.
Я почесал у нее за ухом, залез пальцем в раковину, довольно крупная и хрящеватая, поскреб там, выискивая ногтем грязь.
Она поежилась.
— Перестань… щекотно!
— Терпи, — сказал я твердо. — У тебя уши грязные… наверное. Зато рожки блестят…
Она охнула, помолчала, потом тихо проговорила с недоверием:
— И что… тебя не пугает, что я с рогами?
Я развел руками.
— Знаешь, учился я хреновастенько, но знания очень уважаю, хотя бы самые школьные. А там говорится, что рога только у травоядных. У хищников рогов не бывает.
Она смотрела непонимающе.
— А ты что… когда их увидел?
Я хмыкнул.
— Когда? Всегда. Я хорошо вижу в темноте, как и ты. Можешь не прятать их в волосах, а то столько взбила, глаз не видно. Я разве не говорил, что я тоже фурри? Наше племя раньше было фурри, а до того вообще в воде плескалось, пока одна кистеперая сдуру не полезла на берег… Так что мы в тесном родстве, милая. Хотя я и растерял шерсть, рога с копытами, но внутри фурри, еще какой фурри, всем фурям фурь!.. Так что ты ничем меня не удивила. Подумаешь, шерсть! У меня душа лохматая. Вот только жалость, что хвоста нет… А у тебя он просто замечательный.
Она пробормотала ошеломленно:
— Значит, ты все понимал и… не боялся? Или боялся?
— Еще как, — признался я. — Вдруг укусишь или откусишь…
— Я что, совсем дура?
— Ну ты же красивая? — возразил я. — Значит, любой дури ждать можно. А ты в самом деле красивая, при свете дня видно в красках, шкурка у тебя оранжевая, шелковая, мягкая, животик тепленький, сама ты толстенькая, просто чудо!.. Фурриарточка ты моя мурлыкающая. А почему у тебя на хвосте нет кисточки?
