— Сэр Варвик, — произнес я вопросительно.
Он рассматривал меня с бесцеремонностью хозяина, которому привели нового раба.
— Уважаю рыцарей, — заявил он холодно, — не люблю паладинов.
Я ответил холодно:
— Сочувствую, ваше высочество.
Он сказал так же враждебно:
— Но вы где-то очень здорово хитрите, сэр Ричард. Только вот где, не пойму пока…
— Почему, — поинтересовался я, — обязательно хитрю?
Он фыркнул.
— Скажите, что нет!.. Я что-то не припоминаю за всю свою совсем не короткую жизнь, чтобы паладины хоть когда-либо становились даже владельцами крупного поместья. Да что там крупного, мелкопоместных нет. И не было.
— Паладины могут только странствовать? — уточнил я. — И выполнять за других их грязную работу?
— Грубо сказано, — обронил он, — но в общем… верно.
Я осведомился с холодком в голосе:
— По-вашему, почему?
— Дураку понятно, — едко ответил он. — Рыцари — за короля, паладины — за справедливость. Так?
— Так, — согласился я. — Вы объясняете очень понятно, ваше высочество.
— Благодарю, сэр Ричард. Паладинов не люблю потому, что у них понятия справедливости могут быть другими, и тогда обнажат оружие против меня, их сеньора!.. Это, думаю, вам понятно. Паладины… слишком уж чистенькие. Потому не могут быть, как я уже сказал, даже владельцами поместий…
Я кивнул.
— Ваше высочество, ваши намеки куда уж более ясные, мне разжевывать не надо. Но Господь все еще не снял с меня паладинства, хотя моя мощь не уступает королевской. И владения мои несколько побольше поместья.
— Вот я и говорю, — сказал он резко, — как вы можете быть паладином и… политиком?
Я перекрестился и сказал предельно скромно, даже глазки потупил:
— Видимо, Господь считает, что могу. Потому ваш сын, Людвиг фон Эрлихсгаузен, герцог Ньюширский, — вы ведь пришли из-за него?.. — будет завтра повешен. Ничего личного, как вы понимаете, все в интересах дела, интересах дела… Как вам такой расклад?
Он не дрогнул лицом, хотя речь о его старшем сыне, на которого столько надежд, даже слегка искривил губы.
— Как я понимаю, вы сообщаете мне лишь затем, чтобы о чем-то поторговаться?
Я охнул.
— Ваше высочество! Что за блажь? Торговаться? С вами?.. Это вы можете попытаться мне предложить нечто, что хоть на миг привлечет мое внимание…
Он кивнул:
— Да-да, именно для этого вы мне и сообщили, иначе зачем?.. Что вы хотите, чтобы я вам предложил?
Я пожал плечами:
— Откуда я знаю ваши возможности?.. Но не пару кур в лукошке, это вы понимаете.
Он смотрел на меня с холодным презрением.
— Вы торгаш, сэр Ричард, а вовсе не паладин. Что вас интересует? Золото, драгоценности, древнее оружие?
Я произнес холодно:
— Я крупный торгаш, ваше высочество, не оскорбляйте меня. Это может быть опасно.
Он нахмурился.
— Тогда что вас интересует?
— Где ваши владения?
Он фыркнул.
— На юге, в одном месте даже граничат с Турнедо. Но это фамильные владения Эрлихсгаузенов, вам оттуда не получить ни пяди!
— И не нужно, — сказал я. — Насколько помню, там два очень хороших рудника по добыче железной руды… Я правильно говорю? И вроде бы плавильные цехи там же на месте… У вас хорошие управляющие.
Он подтвердил мрачно:
— Все так. И лучшие в Варт Генце оружейные мастерские. Изготавливают как доспехи разного класса, так и любое оружие.
— Это я как раз имел в виду, — сказал я. — Вы удвоите выпуск оружия и доспехов… пока накапливайте в складах.
— Зачем?
— Я скажу, — сообщил я мирно. — Если, конечно, хотите увидеть своего сына не совсем… повешенным.
Злой и ненавидящий меня от макушки до пят, он произнес с каменным лицом:
— Даю слово.
— Отлично, — сказал я, — договорились. Вы — человек слова, я — человек слова. Оружие начинайте накапливать с сегодняшнего дня. Казнь вашего сына пока… отсрочена. А будет ли отменена вовсе, зависит полностью от вас.
Он изумился с державной надменностью:
— Но я же дал слово! Вы должны немедленно освободить!
— Освободить, — проговорил я в удивлении, — даже еще немедленно? Ваше высочество, вы как-то подзабыли, что я не какой-то там принц Эразм или эти ваши сопляки Родерик с Марсалом… Я — Ричард Завоеватель! Это серьезно, уразумели? И вас могу вздернуть легко и безо всяких угрызений совести. По законам военного времени, никто даже не спросит, за что. Таких, как вы, всегда есть за что. Теперь поняли? Все, убирайтесь, пока я не передумал! И… выполняйте в точности, я не всегда так добр и милостив. Видите, в чьем кресле я сижу?.. Фальстронг не зря сожалел, что я не его сын!
Он вздрогнул, сразу стал меньше ростом, сник, еще больше посерел, в глазах впервые метнулся испуг, что-то, видимо, изменилось в моем лице, ну почему никогда под рукой нет зеркала, торопливо повернулся и ушел, чуть не побежал, а я перевел дыхание и с трудом разжал кулаки, где ногти врезались в ладони.
Сердце колотится, словно выдержал долгую битву, да это и была битва с очень сильной и могущественной сволочью, перед которой все три принца — щенки.
Но я одолел, хотя сам от себя такого не ждал. Расту… Понять бы, в какую сторону.
Глава 16
В большом зале идет шумный и бестолковый пир, я нахмурился, кто разрешил, почему без моей санкции и соизволения, с трудом и большой неохотой напомнил себе, что пока еще не восточный сатрап, к чему неосознанно иду, а здесь даже власть королей сильна лишь до тех пор, пока ее признают и поддерживают лорды.
Правда, такая власть крепче и надежнее, чем у восточного владыки, там правит страх, а здесь добровольное служение, у него отдача намного выше, так что да, ладно, я только лишь первый рыцарь в этом рыцарском братстве равных…
Я вошел в зал, улыбаясь довольно, именно как равный к равным, мы делаем вместе наше общее дело — защищаем Армландию, пусть и далеко за ее пределами, вскинул руки.
В зале в ответ подняли чаши, прокричали здравицу, а потом умолкли, приготовившись слушать, что я скажу.
Я сказал:
— Люблю я вас, други мои!
И пошел к своему креслу, а зал взорвался таким довольным мощным ревом, что камни стен беспокойно задвигались в гнездах, а птицы в саду встревоженно слетели с веток.
Пока снова наполняют чаши и хвастаются подвигами, я напряженно думал, что хотя дворец обшарили сверху донизу и даже простукали молотами стены, однако от Гиллеберда ни следа. Более того, все слуги, а они замечают больше господ, клянутся и божатся, что король Турнедо не показывался. Никто его не видел, никто с ним не общался.
