— Потому что ты хочешь мне верить.
В руке у нее дрогнул бокал, но она взяла его крепче и отпила еще глоток. Всякий раз, когда он к ней прикасался, ей делалось трудно дышать, и она не знала, в чем дело: в узком лифе или в том, что он так близко. Оставалось только пить вино большими, нервными глотками. Когда он застегнул последнюю пуговицу, бокал был пуст.
Фалько взял его из рук Кассандры.
— Я наполню его снова, а потом придумаю для тебя позу.
— Позу? — с запинкой произнесла девушка.
Он усадил ее кушетку, а сам открыл створки большого шкафа, располагавшегося в дальнем углу комнаты.
— Ну конечно, я ведь собираюсь написать твой портрет.
— Мой портрет?
— Ты так и будешь повторять все, что я скажу?
Фалько вернулся с бокалом, полным чем-то густым и буроватым.
— Вино, к сожалению, кончилось. Осталась особая настойка Томмазо.
Кассандра поморщилась, но взяла бокал.
— Мне бы хотелось посмотреть твои работы, — заявила она, надеясь выгадать время.
Со дня их первой встречи она мечтала, что Фалько попросит ее позировать, но когда мечта сбылась, растерялась.
Фалько улыбнулся.
— Хочешь проверить, на что я способен, прежде чем стать очередной жертвой?
— Нет, я только…
— Я пошутил. — Фалько спихнул со стола несколько холстов и принялся разворачивать их один за другим. На самом верхнем была изображена Адриана в знакомом бледно-голубом платье.
На портрете девушка вышла совсем иной, не такой молодой и свежей, с усталым взглядом и вымученной улыбкой.
— Она здесь такая несчастная, — вырвалось у Кассандры.
Фалько провел рукой по волосам.
— Да. Мне тоже так показалось. Сломанная кукла, которая притворяется любимой игрушкой. Конечно, проще было изобразить ее красоткой, какой она предстает перед всеми, но я попытался заглянуть глубже.
Кассандра кивнула, сраженная неподдельной страстью, сквозившей в его словах. Ведя дневник, она стремилась к тому же: проникнуть в суть вещей. Второе полотно изображало старуху, ровесницу Агнессы. В отличие от сломленной Адрианы, женщина лучилась радостью жизни. Фалько не стал льстить натурщице: его кисть запечатлела и морщины, и темные пятнышки на руках. Не обошла ни дряблых век, ни складок на шее. Но дивный свет, исходивший из глаз старой женщины, делал ее намного красивее белокурой блудницы.
— Кто это?
Кассандра завороженно разглядывала контуры старческого тела, синие дорожки вен, проступавшие под кожей. Она вновь подумала о тете и вдруг ощутила безмерное одиночество. Только бы Агнесса благополучно вернулась из Абано. Без нее
палаццобыл таким пустым, что даже желанная свобода теряла свою сладость.
— Не знаю. Цыганка. Торговала циновками на воскресном базаре.
Фалько провел кончиком пальца вдоль ключицы старухи.
— Удивительная вещь человеческое тело. Каждая часть по отдельности такая хрупкая, а как ловко получается, если сложить их вместе. Жизнь полна противоречий.
Кассандру смущало, что его мысли в точности совпадали с ее собственными. Ей не хотелось, чтобы Фалько дразнил ее за склонность к сочинительству, как это делал в детстве Лука.
— Жизнь полна противоречий. Люди сильны и слабы одновременно. Жизнь бывает к нам жестока, а назавтра дарит надежду, — задумчиво сказала она, чувствуя, что слова ее звучат так избито.
Фалько отвел глаза и принялся перебирать холсты.
— Я повидал достаточно жестокости, — произнес он. — И чаще всего творили ее так называемые праведники. Почему вера превращает людей в кровожадных тварей? Войны, казни…
Голос Фалько дрогнул, и Кассандра поняла, что мысли его бродят очень далеко от мастерской Вечеллио. Впрочем, печаль вскоре рассеялась, как утренний туман при первых лучах солнца.
— Итак, — начал он, сворачивая холсты. — Я прошел испытание, синьорина Кассандра? Достоин ли я писать ваш портрет?
Кассандра покосилась на ноги, торчавшие из-под помятой юбки, и живо представила лица Агнессы и Луки при виде такого шедевра.
— Ты ведь не собираешься его выставлять? — спросила она с надеждой.
— Вообще-то я собирался повесить его на набережной Большого канала. Название такое: «Синьорина Кассандра Каравелло, почти обнаженная». Как тебе?
— Очень смешно!
— Я тоже так подумал.
Фалько передвинул табурет с мольбертом на середину комнаты и жестом пригласил Кассандру занять место на кушетке:
— Прошу вас.
Он переставил поближе лампы, вполголоса сетуя на плохое освещение.
— В обычных обстоятельствах, — признался Фалько, — я предпочел бы писать тебя днем. Это единственный способ добиться правильного света. Но мне нечасто доводиться выбирать обстоятельства. А с тобой все необычно.
Кассандра вспыхнула; на ее лицо ему придется потратить немало красной краски.
— Сядь по-другому, — распорядился Фалько. — Можно подумать, под тобой еж.
Кассандра поменяла позу, но Фалько только расхохотался.
— Позволь-ка мне.
Подсев к девушке, он осторожно повернул ее бедро, чтобы правая нога немного выступила вперед, потом поправил прическу, но в итоге разбросал волосы по плечам. Кассандра все пила настойку в надежде, что хмельное питье поможет успокоиться. Прикосновения Фалько пронзали ее точно молнии. Воздух в мастерской с каждой минутой все сильнее накалялся.
— Тебе холодно? — спросил он.
Кассандра слабо покачала головой. На самом деле ей казалось, что еще миг — и она запылает. Ей хотелось оттолкнуть наглеца и убежать и в то же время хотелось, чтобы он длил свои прикосновения. Странное место, дерзкий наряд и таинственный напиток прогнали страх и сняли запреты. Кассандра чувствовала себя живой и свободной, как в ту ночь, когда переоделась куртизанкой. Но тогда она притворялась кем-то другим, а сегодня была сама собой.
Фалько отступил, чтобы полюбоваться своим творением:
— Почти безупречно.
Он порылся в шкатулке и достал из нее сверкающее аметистовое ожерелье. Украшение показалось Кассандре знакомым, но она не могла вспомнить, где его видела. Среди бесчисленных украшений Мады наверняка сыскалось бы и такое. У этой модницы их было больше, чем у всего семейства дожа.
Фалько помог девушке надеть ожерелье. Тяжелые камни показались ей обжигающе холодными.
— Вот так. А теперь изобрази неприступность. Это у тебя несомненно получится.
Кассандра поджала губы и склонила голову.
Фалько покачал головой.
— Ты выглядишь так, будто проглотила пчелу. Попробуем что-то более естественное. Как насчет высокомерия?
