Едино тело – да; но един дух, видно, никогда!
Виделся утром с одним уездным предводителем дворянства Казанской губ., а вечером с Победоносцевым! Первый очень характерно мне очертил, до какой опасности может дойти беспорядок в провинции, когда нет разумной правящей силы в губернии; второй говорил мне о последнем совещании у гр. [Д. А.] Толстого по вопросу о провинциальной реформе. На этом совещании у Толстого, как передавал мне К[онстантин] П[етрович], была речь об усилении губернаторской власти, по поводу которой Победон[осцев] не без основания заметил или, вернее, воскликнул, ибо К[онстантин] П[етрович] все восклицает: «Да что усиление власти, граф, вы бы посмотрели, какие у вас в иных губерниях губернаторы, страшно подумать…» Толстой на это ответил: «Неоткуда взять!» Тут очевидно кроется большое недоразумение. Беда вся в том, что людей не ищут, а когда подвертываются кандидаты на должность, тогда в М[инистерст]ве внутренних дел начинают действовать разные директоры д[епартамент]ов, с одной стороны, и по-Грибоедовски, разные тетушки и кумушки с другой, и выбирается назло из кандидатов не тот, у кого больше ума и такта, а тот, у которого больше протекционных записок и тетушек и бабушек. Но вот с чем я не согласен во мнении с К[онстантином] П[етрович]ем. По-моему, как бы губернаторы иные не были unter allen kritik
[579], лучше губернатор неспособный с властью, чем губернатор без власти, по той простой причине, что неспособный губернатор с властью сейчас же может обнаружить свою неспособность или свой злой умысл, ибо он ответствен, раз у него есть власть. А нет у него власти, он может век оставаться необнаруженным в своей неспособности или негодности, а к концу года умный губернаторский отчет может написать любой правитель канцелярии.
Но возвращаюсь к своему предводителю. Он мне вот что рассказал: приезжает к нему в имение казенный землемер для окончательной проверки крестьянского с помещичьим землевладения на основании уставных грамот 1861 года. 25 лет крестьяне и он, помещик, живут в мире и дружбе. Этот землемер начинает проверку границ и обнаруживает, что у помещика будто не додано крестьянам 20 десятин земли. Помещик протестует и говорит, что это неправда. Землемер говорит: «Неправда» в свою очередь и бесцеремонно объявляет крестьянам, что, мол, у вас, ребята, помещик стибрил 20 десятин земли. Крестьяне же являются к помещику и еще более бесцеремонно объявляют ему, что они намерены у него взять 20 десятин земли под его парком и огородами, а если он не захочет им дать этой земли, а даст похуже, то они с него потребуют 3000 рублей отступных, а не то иск начнут. Помещик-предводитель сумел крестьян успокоить и уговорить, но затем, поехавши к губернатору
[580] в Казань, он узнает от него, что такое распоряжение об окончательной проверке поземельных отношений крестьян к помещикам – принимается губернским правлением повсеместно в губернии. Страшно себе представить, что из этого может выйти. Ведь любому крестьянскому обществу может прийти в голову сочинить, что столько-то земли у него недостает, любому землемеру может прийти фантазия (или по подкупу крестьян) доказывать, что, после 25 лет спокойного владения, помещик не додал крестьянам 1000 десятин… И тогда что же? Тогда начинается иск в окружном суде, и крестьяне обращаются в беспокойных и угрожающих соседей из мирных, как они прежде были, а помещик должен разоряться на ведение процесса, и если он дело выиграет, крестьяне могут тянуть дело до Сената и сделаться врагами помещика, а если помещик пропустит какой-нибудь судебный формальный срок, он теряет оспариваемую у него землю, и затем крестьяне, увидя, как легко достается незаконно требуемая от помещика земля, могут через год требовать еще земли. И так до бесконечности, так что в 2, 3 года Россия может превратиться в гусландию
[581].
Как же горю помочь?
Очень просто: вот тут-то и сказывается необходимость усиления губернаторской власти. Губернатору должно быть предоставлено по всем земельным вопросам под собственною ответственностью производить негласные дознания, и если предмет иска по совладению с крестьянами неправилен, то собственною властью прекращать начало такого несправедливого дела.
Есть нечто на Руси в виде бесспорной истины, сознаваемой народом, это сознание нужды розог; а между тем против этой нужды ратуют решительно все, не только либералы, но и консерваторы, вроде гр. [Д. А.] Толстого, [М. Н.] Островского и Кии. Куда не пойдешь, везде в народе один вопль: секите и секите, а в ответ на это все имущие власть в России говорят: все, кроме розог. И в результате этого противоречия – страшная распущенность, разрушение авторитета отца в семье, пьянство, преступления и так далее… Я видел двух губернаторов практических: это [А. А.] Татищев пензенский и [А. К.] Анастасьев черниговский. Оба как будто сговорившись говорят одно и то же: ничего народ не боится, кроме розог. Где секут, там есть порядок, там пьянства гораздо меньше, там сын отца боится, там больше благосостояния; где не секут, там может весь народ повально спиться, растлиться, разориться.
Граф [А. А. Голенищев-]Кутузов, вернувшись на днях из деревни Тверской губ., говорил мне на эту же тему, и очень остроумно прибавил, что это одна из колоссальнейших нелепостей, перенесенных к нам с Запада, это предубеждение против розог. На Западе в телесном наказании народ видит только позор; с тюремным заключением, наоборот, у него не соединяется представление как о позоре. У нас в России, наоборот: у нас искусственно и насильственно прививают народу позорящее представление о розгах; у нас народ вовсе не считает бесчестием – телесное наказание: он считает это устрашающею, нужною и действительною воспитательною мерою; зато тюремное заключение он считает позором. Но к сожалению у нас действуют до сих пор в духе этого западного либерализма и продолжая избегать телесного наказания из мысли: qu’en dira l’Europe
[582], администраторы и сановники помогают быстрому упадку нравственного быта в России. Чем кончится этот повсеместный упадок нравственности и боязни власти в народе – трудно предугадать, но вспомните, что мы горе готовим себе немаленькое, если решимся продолжать бояться вводить телесное наказание. Для этого не нужно издавать нового закона о розгах: Боже упаси, зачем; а нужно губернатору во что бы то ни стало дать власть телесного наказания во всех случаях, когда он признает сие нужным, или предоставить это крестьянским старшинам и исправнику, по уполномочию губернатора… Но главное теперь без сомнения дать понять всем губернаторам, что к телесному наказанию следует прибегать всякий раз, когда есть беспорядки или бесчинства в селении коллективные, и что власть сечь передана быть может от губернатора, под его ответственность старшинам и исправникам.
