А затем, что же касается «Гражданина», то я смел бы просить и умолять удостоивать его внимания. Наверное, из-за многих причин выписки в царстве Феоктистова из «Гражданина» для Вас не делаются; а между тем положительно в «Гражданине» теперь лучший подбор умных и преданных людей; многие из столпов «Моск[овских] вед[омостей]» перешли в «Гражданин», и затем, как я пишу отдельно, в виду неизбежных против «Гражданина» придирок и преследований – так было бы важно Ваше слово поддержки честному и начинающему изданию.
Вот все, что счел долгом сообщить Вам с грустью в сердце, но с спокойною совестью и без малейшего уныния.
Все дурное в виде репутации устроила против меня годами клевета.
Все хорошее отняла у меня та же клевета. Будьте справедливы, и во имя 26-летнего прошлого, не верьте дурному, когда оно – клевета, и приймите к сердцу доброе.
№ 60
[Отдельные дневниковые записи. Конец 1887 г.
[767] ] По поводу университетск[их] беспорядков
[Не ранее 23 и не позднее 30 ноября
[768] ] Предполагая, что Вы не знакомы, Государь, с некоторыми данными из недавнего прошлого касательно связи студентских беспорядков с политическими заговорами, я позволяю себе Вам сообщить вкратце очерк этих данных, присовокупляя, что они почерпнуты из официальной переписки, в архиве Депар[тамен]та полиции хранящейся. Сообщил же мне их бывший при [М. Т.] Лорис[-Меликов]е вице-директором этого департ[амент]а [В. М.] Юзефович.
С 1861 года начались студентские беспорядки. После их прекращения главнейшие участники были разосланы по разным губерниям России под надзор полиции с запрещением поступать в какое-нибудь учебное заведение и куда бы то ни было на службу ни штатную, ни по найму.
Два года после этого вследствие возбужденного министром юстиции
[769] ходатайства состоялось Высочайшее повеление о разделении сосланных студентов по поведению и по степени благонадежности на разряды, с тем, чтобы исправившиеся и благонадежные могли быть определяемы на службу, сперва по найму в виде опыта, а потом на службу штатную. Высочайшее это повеление было передано министру внутренних дел, в то время [П. А.] Валуеву, к исполнению. Что же оказывается? На бумаге министра юстиции министру внутр[енних] дел значится пометка: «министр внутренних дел приказал оставить без последствий», и Высочайшее повеление очутилось под сукном.
Затем с одной стороны стали прибавляться после разных беспорядков ссылаемые в губернии студенты, с другой стороны на всякое представление губернатора министру внутренних дел о необходимости из политической предосторожности и человеколюбия исправившихся сосланных определять на службу, дабы не готовились из них раздраженные политические преступники, и хорошим и честным из них дать возможность в новой жизни загладить увлечения молодости, Валуев в течение ряда лет систематически отказывал… смеясь над человеколюбием и над Высочайшею волею!
Что же произошло? Из дел того же Департамента полиции оказывается, что во всех политических делах, начиная с Каракозовского
[770] – участниками являются в разных видах и степенях студенты, за университ[етские] беспорядки разосланные по России, а в знаменитом Жихаревском
[771] деле 193 схваченных более половины были те самые студенты ссыльные.
Это в высшей степени поучительное историческое явление, доказывающее еще раз, как одновременно с самым широким и бессмысленным либерализмом людей а ла Валуев бессердечие их готовило систематически и развивало цареубийц.
Этот исторический факт, смею думать, мог бы иметь свое практически полезное применение к нынешнему времени, как предостережение от таких мер, которые могли бы усилить зло вместо его исправления.
Сегодня, простите мне, Государь, мое вольное, быть может, суждение, есть грустная аналогия с тем, что я привел выше, а именно вот в чем. Теперь несомненно выяснилось, что в московской истории студентов безусловно виновато начальство. [П. А.] Капнист своею бестактностью, своею неумелостью обойтись с молодежью, а в особенности Делянов, не захотевший убрать из Москвы [А. А.] Брызгалова, когда ему со всех сторон говорили о невозможности этого инспектора, про которого общий был голос, что он прежде всего хам. Чтобы судить о том, что это за личность этот Брызгалов, вот свежий эпизод, за несколько дней до истории случившийся с графом [В. А.] Бобринским и рассказанный им самим. С телеграммою о болезни отца
[772] он приходит к Брызгалову и просится в Петербург на 3 дня.
Брызгалов принимает его очень грубо.
– Все вздор, – говорит он, – нечего Вам таскаться в Петербург, – и все в этом тоне.
Бобринский почтительно настаивает.
– Вздор, – повторяет Брызгалов, – да и есть ли у вас билет о благонадежности.
Бобринский вынимает билет и отдает Брызгалову.
Брызгалов начинает читать, и вдруг картина.
– Граф, – говорит он самым вкрадчивым тоном, – ваше сиятельство, извините, я вас не узнал, поезжайте, голубчик, на 5, на 10 дней, сколько хотите, простите, обознался…
Бобринский повернулся и ушел, ничего не ответив, подумав про себя, что если бы он не был студентом, он сказал бы ему подлеца…
Затем тот же Бобринский очутился в день пощечины в концерте и был довольно сильно побит в схватке товарищами, бросившись по принципу на защиту инспектора. Но как он, так и вся масса студентов порядочных говорит, что в душе они все были за студента, давшего пощечину, ибо презирали Брызгалова.
