Но от того, что в иную минуту, важнейшую, нельзя с Вами увидеться и нельзя сказать и объяснить что-нибудь – что письменно никогда не выразишь ясно, только происходит вред Вашим интересам. Доказательство страшно убедительное налицо. Это касательно судьбы проектов гр. [Д. А.] Толстого. По непреложному убеждению всех знающих провинцию и преданных самодержавию людей – в этих проектах зиждется быть или не быть революции в России, революции анархии и опасности, имеющей роковым образом привести к конституции сперва, а к разрушению России потом.
Я писал Вам не раз об них, но, вероятно, не сумел представить письменно всю ту историческую и политическую картину, от уяснения себе которой могла бы в Вас укрепиться решимость проектам этим не дать пострадать от бюрократической и либеральной оппозиции. Я умолял Вас о свидании именно потому, что я был уверен, что сумею Вам все представить ясно и убедительно. В чем не сведущ, в то не суюсь, но в вопросах провинциального быта, без малейшего сомнения скажу, что знаю дело это хорошо, и никто меня не собьет с толку: недаром [за] 8 лет в молодости изъездил 18 губерний. Понятно, что хотелось этими знаниями воспользоваться в Ваших интересах и тихо, скромно поделиться с Вами убеждениями, на этих знаниях основанными. Желание мое не сбылось; я не мог ни видеть Вас, ни быть в общении с Вами хотя бы письменно. А между тем именно в этот год случилось нечто роковое и скверное по своим угрожающим последствиям в будущем. Манасеин и Победон[осцев], оба бюрократа, понятия не имеющие о деревне и о провинции, добились от гр[афа] Толстого, пользуясь его болезнью, такой уступки в проекте участков[ых] начальников, которая оказалась равносильною не только уничтожению проекта, но ухудшению положения в будущем, сравнительно с нынешним. Граф Толстой сам наложил на свое дело руку. Друзей у него, чтобы предостеречь его, не оказалось, предателей много, и вот что случилось. По первоначальному проекту предполагалось мирового судью в уезде, как учреждение ненужное и вредное в иных случаях, совсем упразднить и заменить участковыми начальниками, как было прежде при мировых посредниках. В этом именно заключалась суть проекта, его спасительная сила, ибо кроме духа кляузничества мировой судья представлял собою в уезде главную причину падения правительственной власти, и притом по выбору.
И что же? Победоносцев и Манасеин на предварительном совещании исторгли от гр. Толстого роковую уступку; она заключалась в том, чтобы сохранить мировых судей, а дела их разделить между ними и между новыми участковыми начальниками!
Таким образом получаются:
1) страшная путаница дел в уезде от незнания, когда обращаться к участковому начальнику, когда к мировому судье; 2) смешение и антагонизм властей, хуже чем теперь, мировой судья по выбору и ведомства Минист[ерст]ва юстиции, а участковый начальник правительственный чиновник – вед[ом]ства М[инистерст]ва внутрен[них] дел; 3) увеличение вдвойне земских сборов с землевладельцев на содержание мирового судьи и участковых начальников!
При этих условиях несомненно задуманная реформа вот что произведет: она ухудшит безвластие и хаос в уезде, она парализует силу нового участкового начальника; она вызовет новый антагонизм между ведомствами на месте, в мире мужиков; она вызовет взрыв разочарования в одних и негодование в других вследствие обложения двойными сборами, и все это в руку – кому же? – социалистам и шайке Лориса
[865], хотящей посредством безначалия довести до необходимости конституции. И не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что в случае смерти гр. Толстого первое, что его преемник будет вынужден сделать, это поднять вопрос об уничтожении или мирового судьи или участкового начальника; за мирового судью вступится весь синклит с Побед[оносцев]ым во главе, – и скажут ему, благо проект Лориса и [М. С.] Каханова об уездных начальниках и об уничтожении значения предводителя лежит готовый
[866] – уничтожайте участкового начальника.
Либералы Госуд[арственного] совета теперь радуются: пусть теперь вводят проект участков[ых] начальников, благо он оскоплен; другие, как Абаза, [И. Н.] Дурново, [Н. И.] Шебеко, [Д. М.] Сольский, в унынии: не знают по совести, чего желать. Борис Мансуров на это намекает в своем проекте. Словом, если бы Вы видели теперь то, что от Вас скрывают, общую картину умов перед рассмотрением проекта – уныние, злорадство и путаницу, Вы бы получили сильное впечатление и смутились бы им. Драма заключается в том, что все молчат: никто ничего не говорит гр. Толстому; никто об опасности Вас не предостерегает!
Я дерзнул прежде умолять Вас выслушать меня; я дерзнул умолять Вас собрать у Себя главных лиц для постановления главных основ; тогда бы уже уступки гр. Толстой не мог быть вынужденным делать, и дело было [бы] спасено.
Теперь еще можно и, говорю во имя данной присяги, – должно спасти [проект] помимо самого гр. Толстого, и он несомненно обрадуется, если его склонят взять назад свою уступку. Минута историческая.
Полчаса на словах достаточны, чтобы все Вам изложить ясно и точно, и затем выяснилось бы немедленно, что Вы могли бы сделать, чтобы до начала рассмотрения проекта в Госуд[арственном] Совете, то есть до 15 ноября, спасти не только дело, но говорю прямо – Россию и порядок.
Я бы с своей стороны, разумеется, ни одного слова Вам не сказал бы иначе, как проверивши его в тайной беседе с И. Н. Д[урново].
И великое Вы совершили бы дело!
Вот для чего так пламенно желаю нового завета для наших отношений. Одним писанием не окажешь Вам желаемой и нужной услуги. Свидание же, когда оно редко, – имеет громадное значение.
Но не будем, Государь, – оставаться при недоговоренном.
Мое внутреннее чутье, никогда не обманывающее, подсказывает мне, что я потому с ужасом начинаю замечать, что боюсь Вас не тем благоговейным страхом, каким должен бояться, а людским страхом малодушия, что и Вы как будто чего-то относительно меня опасаетесь. В этом-то и кроется роковое недоразумение. Есть злое слово, которым играют те, которые боятся стороннего голоса правды не за Вас, а за себя. Слово это: влияние! Отчего не взглянуть на него прямо. Это старое ужасное орудие зла. Я верил всегда, что Вы его не боитесь. Но люди – люди, и они не щадят усилий, чтобы этим словом: влияние, Вас пугать! И посмотрите, что тогда происходит! Как только стараешься повлиять на Вас в смысле честном и благоприятном для Вас, люди не останавливаются ни перед чем – чтобы это влияние парализовать, чтобы этим влиянием испугать! Как только Вас обманывают, все восстающие против доброго на Вас влияния молчат. Когда я пытался предостеречь Вас от передачи единственного в Москве охранительного органа «Моск[овские] вед[омости]» в жидовские руки, прикрытые русским именем, меня уничтожили грязью. Когда Вас вводили в заблуждение по делу [С. П.] Дервиза
[867], те же люди молчали. Когда годы самые наглые обманы творились под прикрытием формальностей в мире путейцев, и из опасения, чтобы до Вас не дошла правда, нам под угрозою казней запрещали обличать обман, и все молчали – пока не заговорил сам Бог в стихиях разрушениях и в чуде Вашего спасения.
