С Кутузовым много говорил я об этом вопросе. Он смотрит на него верно и говорит, что близок час, когда дальше нельзя будет идти и прийдется прямо решать вопрос: быть или не быть земельному дворянству; что все сделанные льготы в платежах заемщикам привели их к решительной невозможности дальше платить, ибо земля и хозяйство на ней не дают теперь даже того, что нужно платить в банк, затем нужно жить, улучшать хозяйство, воспитывать детей; в итоге огромный дефицит; в нынешнем году имений, пущенных в продажу, больше, чем когда бы то ни было, так что не сегодня так завтра Сергею Юлиевичу [Витте] предстанет вопрос исторический: что делать чтобы спасти все дворянство? И тогда волею неволею прийдется или всю сумму недоимок превратить в долговой капитал, рассрочив долг еще на 30, 40 лет и понизив процент с 5 на 21/2, или же всех заемщиков обратить в вечных арендаторов казны, признав их земли казенными. Другого исхода быть не может! Кутузов ждет минуты, чтобы представить о том Витте по долгу верноподданной присяги, ибо дальше обманываться нельзя!
Да, в этом отношении для консерваторов, то есть для преданных слуг Царского Самодержавия, несомненно, что настала решительная минута не для дворянства только, но для всего государственного строя. Как результат всего случившегося с 1861 года по нынешний год – она, эта минута, неизбежно должна была явиться, и она явилась.
А раз она явилась, вопрос о земельном дворянстве превращается в государственный роковой вопрос: может ли Русское Самодержавное государство существовать без земельного дворянства? Либералы и чиновники говорят: может; и говорят потому, что отлично знают, что раз две трети России обратится в Архангельскую бездворянскую губернию, и Россия покроется дворянами пролетариями, изгнанными из гнезд своих, в деревне, у народа станут кулак – и чиновник, тогда главная вековая консервативная опора Самодержавия будет разрушена, и Россия пойдет на произвол всех либеральных и беспочвенных стихий.
Консерваторы говорят, что вопрос: может ли Русское Самодержавие держаться без земельного дворянства, – такой же вопрос, как тот: может ли Россия быть без армии и мириться с мыслию, что в случае чего можно будет нанять войска!
Ведь как не говори, а доселе все держится еще преданиями земельного дворянства; из него губернаторы, из него земские начальники, исправники, из него все главные военные и морские личности; но рядом с этим возьмите вырастающие в провинции чиновно-интеллигентные силы полчищ Государственного контроля, податных инспекторов, акцизных, учителей, ведь это все на время притаившиеся – духовные враги старой России, дворянско-Царской, им ненавистен земельный дворянин, как ненавистна им идея Самодержавия, идея религиозная и идея народно-дворянская. Оттого там, в провинции, все эти полчища чиновников как манны небесной ждут конца и гибели земельного дворянства, ибо в ней чуят торжество беспочвенного либерализма.
Вот эти мысли у всех беседующих о дворянстве земельном в голове и на языке и, прислушиваясь к этим многим убежденным голосам приезжающих сюда спасаться помещиков, предводителей, всякий, кто в Самодержавии видит силу и спасение России, должен исповедывать, что настала минута весь дворянский земельный вопрос поднять, не страшась никаких цифр, никаких временных убытков, но страшась только того рока России, который грозит ей, если правительство не решится принять к обсуждению решение всего земельного дворянского вопроса.
Хочется верить, что Витте это поймет скоро. И теперь для этого – минута самая удобная.
И как говорит один из предводителей: все это тем более необходимо, что все равно – в нынешнем положении земельного дворянства казна ничего не может получить с имений; продавать все-таки прийдется, а кому купить тысячи имений? Имения останутся за банком или за казною? Это тот же убыток. Не лучше ли теперь решиться на потери, чтобы в будущем постепенно возвращать потери и постепенно видеть возрождение земельного дворянства?
1894
№ 70
[Отдельные дневниковые записи 1894 года]
[Конец января – начало февраля
[883] ] И затем, продолжая пребывать в невинной области мечтаний, если мне дано было бы предложить проект рескрипта, я бы задался мыслию написать такой проект рескрипта, где соблюдены были бы следующие условия:
1) Краткость,
2) Отсутствие того, что могло бы наводить на мысль о том, что мы уж очень обрадовались этому договору,
3) Сила в оценке заслуг министра финансов, для подъема духа, для ободрения его самого и в назидание его врагам, и
4) Упоминание о его сотрудниках и помощниках, что бы в ведомстве имело волшебное по благости действие.
Исходя из таких мыслей, я начертил бы нечто в роде следующего:
С[ергей] Ю[льевич!]
Неутомимые труды и высокая добросовестность, вами проявленные при разработке, во исполнение возложенной Мною на вас задачи, полезного для России торгового договора с Германиею
[884], приобрели вам право на особенную признательность Государства и Мою.
Мне приятно в ознаменование сей признательности за ваши заслуги пожаловать вам (орден Св. Владимира 2 степени, например) и назначить вас
[885] (Моим статс-секретарем, например).
Вместе с сим предоставляю вам представить Мне к наградам тех из ваших помощников по работе, которых вы признали бы того достойными.
Несомненно, рескрипт в этом роде произвел бы громадное благотворное действие!
А почему оно так нужно, это действие? Потому нужно, что результатом этого действия было бы то, что усторились бы силы работать на славу и пользу Нашего Обожаемого Государя.
Главное, разумеется, в рескрипте. Один он, без всяких наград, имел бы всесильное магическое действие.
[Последняя декада марта
[886] ] О еврейском вопросе
С странным чувством пришлось мне писать несколько дневников в «Гражданине» об еврейском вопросе. Странность этого чувства я приписываю тому, что ни по одному вопросу так не выяснился и так [не] несомненен вред, причиняемый России, и в то же время ни по одному вопросу избавление России от этого вреда так не затруднено, как по еврейскому вопросу. Пишешь с убеждением, ясно видишь то прошедшее, в течение которого усиление евреизма наделало столько вреда России, со страхом взираешь на будущее, хочется кричать, предостерегать, но в то же время ощущаешь себя как во сне во время кошмара, – полное бессилие, в каком-то духовном плену, под гнетом которого сознаешь, что кто-то и что-то мешают борьбе с евреизмом.
