— Я спала! — надрывалась она, чувствуя, как цепкие руки подхватывают ее со спины. — Отпусти! — И сорвалась на визг: — Не трогай!
Ее крик подхватил внезапный порыв ураганного ветра.
— Отпусти! — кричала Леся, вырываясь из сильных рук.
А деревья, обступившие поляну, склоняли макушки от ее голоса.
— Не смей! — вопила она.
А ветер поднимал в воздух пыль и сор.
— Я спала! — надрывалась Леся, не помня себя и того, почему же она так кричит, и плачет, и воет, вторя буре.
Низенькая хлебная пристройка качалась, крыльцо скрипело, где-то вдалеке, шумно ломая ветки своим вековым соседям, упала сосенка. Слов уже не было, но Олеся продолжала кричать — так страшно, так больно, так невыносимо яростно ей было.
Это закончилось в одно мгновение. Из нее будто выбили дух, и Леся упала ничком, не чувствуя, как подхватывают ее мягкие сильные руки Олега. Не видя, какой смертельной бледностью залило стареющее бесстрастное лицо Матушки Аксиньи.
И пока они молчали, посеченные бурей, на середину двора шагнул петух. Он задрал голову и прокукарекал, словно бы в середине обычного летнего дня началось что-то иное. Что-то новое. Что-то, сулящее перемены.
* * *
Царапину Аксинья промывала долго и старательно. Не произнося ни слова, она опускала свернутую ткань в горячую, пахнущую травами воду, давала ей напитаться целебным отваром, а после принималась протирать воспаленную кожу. Леся жмурилась от боли и жара, закусывала губу, но тоже молчала, не решалась заговорить.
Олег помог ей подняться с земли, придерживая каким-то очень привычным, очень родным движением, — его рука покоилась чуть выше бедра, перенося большую часть веса Олеси на себя. Ей оставалось покориться и хромать вперед, стараясь поспеть за Аксиньей. Та решительно шагала к главному дому, прямая и грозная, только коса — седина и медь — покачивалась в такт.
Когда петух закончил кукарекать, скрипуче оборвав последнюю ноту, они, все трое, долго еще не двигались и, кажется, не дышали. Олеся лежала на земле, Олег склонился над ней, придерживая за плечи, а мертвецки бледная Аксинья высилась над ними, бесстрастная, только костлявые ладони сжаты в кулаки. А потом кивнула Олегу, развернулась и зашагала к дому.
— Пойдем, — шепнул Лежка, поспешно помогая ей подняться.
И Леся пошла, что еще ей оставалось делать? С каждым шагом случившееся во дворе становилось все запутаннее. Олеся испугалась вопросов о сне… И? Закричала, кажется. А потом поднялся сильный ветер. И она испугалась еще сильнее. А тут еще Аксинья подошла и схватила ее. Потому Леся кричала, пока совсем не выдохлась, а после упала. Ничего необычного, если брать в расчет, что под волосами еще нет-нет, да побаливает затянувшаяся рана.
Но почему тогда так напряженно молчит Олег? Тащит ее к дому, сопит чуть слышно, но не говорит ни слова. Мог ведь спросить, как она. Мог ведь подивиться странному порыву ветра. Но нет. Он шел рядом, услужливо предлагая свою помощь, но тепла в нем, которое так остро чувствовала Леся, не осталось. Ему было тревожно, он понимал, что произошло, но не мог в это поверить.
Леся точно чуяла это его смятение.
«Нет, не может быть, — будто думал он. — Она гостья, таких много было, откуда ж это… Не может быть».
А потом бросал на Лесю быстрый взгляд из-под пушистых ресниц.
«Обычная. Совсем обычная. Но ветер же! — металось в его голове. — Дурное время… Был бы Батюшка…»
И снова горький поток сожаления и тоски по кому-то, ушедшему в незримую даль.
Только добравшись до комнаты, в которую вела та самая обитая мехом запертая дверь, Леся поняла, что не гадала, о чем же думает Олег. Нет, она точно знала, слышала даже, какие мысли лихорадочно вспыхивали в его голове. А может, ей это только казалось.
Лежка помог ей забраться на высокую лавку у окна, не глядя кивнул и повернулся к Аксинье. Та смерила его взглядом и проговорила, поджав сухие губы:
— Можешь идти. Скоро Демьян вернется. К ужину должен быть хлеб. Свежий хлеб. Понял меня?
Олег кивнул еще раз и поспешил выйти из комнаты. А Леся осталась один на один с хищной птицей.
Аксинья долго звенела склянками, наконец отыскала нужную, поставила ее на край стола, постояла немного, раздумывая, и пошла к двери. Уже на пороге она обернулась и оглядела застывшую Лесю.
— Тронешь что-нибудь — в болоте сгною.
В ее голосе было столько презрения, что перспектива оказаться где-нибудь, пусть даже в болоте, только не в этой комнатушке, пропахшей странными ароматами сушеной травы, казалась не такой уж и плохой. Но Леся осталась сидеть на лавке, рассматривая деревянные, от пола до потолка полки. Кроме них, в комнате толком и не было ничего. Массивный стол с придвинутым к нему табуретом, залитый воском подсвечник да лавка, на которой сидела Леся. Все из дерева, потемневшего от времени и сырости.
Но обдумать это как следует она не успела. Аксинья уже вернулась, прикрыв за собой тяжелую дверь. В руках она несла исходящий паром таз.
— Покажи, — сухо приказала она, подхватила со стола пузырек и присела на другой конец лавки. — Рану свою.
Леся нехотя задрала подол, опустила глаза и подавилась криком. Царапина стала багровой. Воспаленные края вздыбились, засохшая корка налилась чернотой гниения. Серая пыль, сгустки крови и мертвой ткани. Нога должна была невыносимо болеть, но Леся чувствовала лишь далекое эхо этой боли.
Она испуганно поглядела на Аксинью — суровое лицо ее осталось бесстрастным. Морщинистые руки опустились в таз, выливая в него содержимое пузырька. Вода стала чуть зеленоватой, запахла сухой соломой. Когда горячая ткань опустилась на бедро, корка, покрывающая рану, лопнула. Леся почувствовала, как течет по коже что-то холодное и склизкое. В комнате еще сильнее запахло сыростью. Леся безвольно закрыла глаза и откинулась на стену.
Время тянулось бесконечно долго. Но все в этом мире имеет начало и конец. Даже самое страшное заканчивается когда-то. Плохо другое — порой дожить до финала не удается, и тогда смерть и становится им — концом всех бед. Единственным избавлением от них. Но не в этот раз.
Жар ткани и тяжелый запах горячего пара отхлынули. Леся, почти утонувшая в водах боли, открыла глаза. Аксинья сидела перед ней, сверля ее взглядом. Лесные озера шли рябью необъяснимой злобы.
— Ты принесла ко мне в дом эту мерзость! — прошипела она. — Притащила на мой порог подарочек от болота, мерзавка! Гниль!
Леся выпрямила спину, стараясь казаться старше и увереннее.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — начала она. — В лесу со мной случилась беда. Я очень благодарна, что вы мне помогли. Но теперь я хорошо себя чувствую… И мне бы нужно… уйти.
Леся говорила это на одном дыхании, глядя чуть выше худого плеча Аксиньи, потому не заметила, как дернулись в злой усмешке тонкие губы.
