39
Буба и Абель встретили Амбруаза все так же добродушно. Их каморка была сверху донизу увешана рождественскими украшениями. Хрупкие ветки фикуса клонились под ливнем гирлянд. С потолка свисали бесчисленные разноцветные шары. Целая армия фигурок святых оккупировала верх холодильника. Пузатые приветливые деды морозы, прилепленные скотчем ко всем стеклам, встречали гостей насмешливыми ухмылками. До Нового года оставалось несколько дней, и приятели, казалось, вообще не снимали красных колпаков, с утра до вечера красовавшихся у них на голове. Гигант сенегалец, как обычно, в ответ на приветствие Амбруаза отпустил шуточку в своем вкусе:
– Слыхал анекдот, как скелет в кафе зашел? Его официант спрашивает: что вам принести? А тот отвечает: белого вина… и белые тапочки, пожалуйста!
Абель переждал, когда стихнет хохот Бубы, и заговорил:
– Ты к той бабуле пришел? Не пойму, на кой надо непременно делать вскрытие старикам за девяносто. Уж их-то могли бы оставить в покое?
– При пожаре, да еще в доме престарелых, вскрытие обязательно, ты же прекрасно знаешь, – заметил Амбруаз.
– Говорят, загорелась рождественская гирлянда где-то на первом этаже? – спросил Буба.
– Понятия не имею. Надеюсь только, что она не мучилась. Она где?
– Там же, на столе для вскрытия. Мы подумали, тебе так будет удобнее. Просто переложишь ее на каталку, когда закончишь, и мы поднимем ее в траурный зал. Времени у тебя сколько угодно, родни нет, – уточнил Абдель.
– Можно сказать, спокойная покойница, – фыркнул Буба.
Амбруаз решил, что ослышался.
– Как это нет родни? Мы же говорим о мадам де Морбьё, да?
– Между прочим, мадемуазель де Морбьё. Ну да, из родственников никого, так в заведении сказали.
Спускаясь в лифте на минус второй этаж, Амбруаз позвонил в “Камышовую поляну”. Представившись, он попросил подтвердить информацию. Девушка на телефоне плакала.
– Какой ужас, месье Ларнье. Трое погибших, вы представляете? Трое! Нет, у Изабель не было родственников. Какие-то дальние внучатые племянники, но они у нее ни разу не появлялись. Вы один к ней приходили на день рождения. А сколько она нам рассказывала про своего танатопрактика! Знаете, она вас очень ценила, можно так сказать. Каждый раз после вашего прихода расхваливала вас днями напролет.
– Мне она говорила, что ее муж давно умер, но часто упоминала дочь, которая по воскресеньям водит ее в ресторан.
– Выдумки, месье Ларнье. Она никогда не была замужем и тем более не имела детей. Изабель была большая мастерица рассказывать истории. Вообще-то она по жизни этим и занималась, писала всякие истории. Она была писательница.
– А внуки и правнуки, которые рисовали ей картинки? Ведь не приснились же мне все эти рисунки у нее на стенах?
– А, рисунки! Это детишки из начальной школы рисуют для стариков из нашего приюта. Они во всех комнатах висят. Нет, месье Ларнье, мне очень жаль, но в каком-то смысле только мы и вы были ее родственниками.
Обнаженное тело Изабель де Морбьё ожидало Амбруаза на стальном лабораторном столе. Судмедэксперт подтвердил смерть от удушья. Молодой человек поставил на пол свои чемоданчики и подошел к трупу. Изабель, как и две другие жертвы пожара, охватившего восточное крыло “Камышовой поляны”, задохнулась во сне. Пламя не успело добраться до ее тела, и лицо осталось неповрежденным. Бальзамирование после вскрытия всегда было делом тонким и долгим. Когда он обмывал останки влажной простыней, звонкий голос старой женщины зазвучал в его голове ясно и отчетливо, словно в комнате под названием “Орхидея”: “Расскажите о себе, Амбруаз. Вы никогда ничего о себе не рассказываете”. Он улыбнулся. И пока его руки скользили по белой коже с прожилками, он заговорил. Рассказал про Манель, про ее возмущенные крики и негодующий взгляд при первой их встрече. Про Манель и ее пылающие глаза, про ее черные как смоль волосы, про ее гибкое тело, пьянящий запах, волшебный смех. Про Манель и ее губы, которыми он не мог насытиться. Описал, как проходят их дни, как оба ждут вечера, когда снова будут вместе.
– Месяц назад освободилась квартира Жандронов на третьем этаже. Очень для нас кстати. Теперь, чтобы сделать укол Бет, надо просто подняться этажом выше. А-а, я же вам не рассказывал про Бет, Изабель. Уверен, она бы вам очень понравилась.
Продолжая рассказ, он приступил к процедуре консервации; вскоре в его слова уже вплеталось урчание насоса.
– Вы бы видели, как расстроилась Одиль Лакусс, когда мы вернулись из Моржа и забрали у нее котяру. Бет тут же согласилась с ней чередоваться: неделю кот у нее, неделю у Одиль. Уже почти три месяца так живут. Передают его друг другу: неделя бретонских фаров на четвертом этаже, неделя поглаживаний и почесываний на первом. Котофею, похоже, нравится, приноровился к двум хозяйкам. Ах да, еще театр снова заработал. Я вам говорил, что участвую в театральной труппе? И у нас пополнение в лице Бет. Нам не хватало актрисы на маленькую роль дамы в возрасте. Как она держится на сцене в лучах софитов, когда произносит свои тирады! Вся труппа в ней просто души не чает, даром что она имеет скверную манеру вечно перевирать текст на свой лад.
Амбруаз говорил и обрабатывал тело. Иногда прерывался на минутку, закрепить канюлю или зашить прокол, потом рассказывал дальше. Про Самюэля, про то, как старик наслаждается каждым новым днем, проведенным на земле.
– Они с Манель отвезли снимки МРТ обратно доктору Жервезу. Хорошенький был вид у этого доктора, когда совершенно здоровый Самюэль переступил порог его кабинета! Манель говорит, он был похож на человека, к которому заявилось привидение.
Продолжая рассказ, молодой человек начал одевать покойную. Натянул шелковую комбинацию, потом ее любимое платье в цветочек. Обернул вокруг шеи шелковый шарф, украсил изящной шпилькой седые волосы. Наложил легкий грим на лицо и побрызгал щеки одеколоном. Амбруаз всегда носил его в чемоданчике, полезная вещь, когда нужно отбить запах консервантов. “Я никогда не пользовалась духами, только одеколоном, – каждый раз повторяла ему Изабель. – Муж его обожал”.
– Изабель де Морбьё, а вы отпетая врушка, – с улыбкой попенял ей Амбруаз. – Что ж, через три дня Рождество. Мы все будем праздновать у моего отца. С тех пор как мы вернулись из Моржа, мы каждое воскресенье созваниваемся, время от времени я заезжаю к нему домой. Болтаем про жизнь, я про свои трупы, он про свои семинары. Часто вспоминаем маму. Она словно вернулась к нам, память о ней заполнила пропасть между нами. Папа очень хотел, чтобы мы все пришли. Даже Самюэль с нами поедет. Не удивлюсь, если в этом году вместо рождественского полена у нас будет “Шварцвальд”.
Он наклонился к уху покойницы и шепнул:
– Рождество, рождение новой жизни. По-моему, подходящий день, чтобы объявить всем о том, что в животе у Манель растет маленькое существо, как вы думаете, Изабель?
Голос Изабель прозвучал в его голове звонко и радостно: чертовски отличный день, Амбруаз!
