И Николас заковылял прочь, не притворяясь, будто ждет иного ответа, кроме восторженного молчания.
Когда Патрик вспомнил, как болезнь и умирание Элинор не оставили камня на камне от ее хрупких шаманских причуд, «религиозные фанатики» Николаса показались ему скорее наивными пацифистами. В конце жизни Элинор пришлось пройти беспощадный курс самопознания, с «тотемным животным» в одной руке и погремушкой в другой. Ей довелось практиковать самую суровую форму аскезы: ни речи, ни движения, ни секса, ни наркотиков, ни путешествий, ни покупок, почти никакой еды. Одна, в молчании анализируя свои мысли. Если, конечно, в ее случае можно говорить об анализе. Возможно, Элинор казалось, что не она анализирует мысли, а мысли анализируют ее, готовые наброситься, словно голодные хищники.
– Ты думаешь о ней? – спросил голос с ирландским акцентом.
Анетта опустила исцеляющую руку на плечо Патрика и понимающе склонила голову набок.
– Я думаю, жизнь – это история того, чему мы уделяли внимание, – ответил Патрик, – остальное лишь сборы в дорогу.
– Мне кажется, ты смотришь на это чересчур мрачно, – сказала Анетта. – Майя Энджелоу говорит, смысл нашей жизни в том влиянии, которое мы оказываем на других людей, возбуждая в них хорошие или плохие чувства. Элинор всегда возбуждала в людях хорошие чувства, это был один из ее даров миру. Ах, представь, – воскликнула она неожиданно, сжав локоть Патрика, – мне только что пришло в голову! Мы находимся у реки, в крематории Мортлейк, чтобы попрощаться с Элинор, а угадай-ка, что я читала ей в нашу последнюю встречу? Никогда не угадаешь! «Деву в озере!» Это такой артурианский детектив, ничего особенного. Но, учитывая связь Элинор с водой и ее любовь к артуровским легендам… Вода, повсюду вода!
Патрика поразило, что Анетта ничуть не сомневалась в утешающей силе своих слов. Раздражение сменилось отчаянием. Знать, что его мать по собственной воле жила среди этих непроходимых тупиц! Какой правды она так упрямо избегала?
– Кто знает, отчего крематорий и плохой роман носят отдаленно сходные названия? И так заманчиво порой выйти за границы здравого смысла. Впрочем, я знаю, кому такие сближения по душе. Видишь старика с тростью? Расскажи ему. Он любит такие вещи. Его зовут Ник. – Патрик смутно помнил, что Николас ненавидит свое сокращенное имя.
– Шеймус шлет свои наилучшие пожелания, – сказала ничуть не обиженная Анетта.
– Спасибо. – Патрик с преувеличенной вежливостью склонил голову, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться.
Что он делает? Какой смысл вспоминать об этом сейчас? Война с Шеймусом и фондом Элинор завершилась. Теперь, когда он осиротел, все встало на свои места. Казалось, он всю жизнь ждал этого ощущения завершенности. Оливеры Твисты нашего мира с рождения имели то, чего ему пришлось дожидаться сорок пять лет, но относительная роскошь воспитываться Бамблом и Фейджином, а не Дэвидом и Элинор Мелроуз, неизбежно их разнежила. Стойкость, с которой Патрик переносил потенциально смертоносные воздействия, сделала его тем, кем он стал, – одиночкой в крохотной квартирке, и только год отделял его от последнего визита в отделение для суицидников реабилитационной клиники «Прайори». В белой горячке было что-то от семейной традиции, и после бурной наркоманской юности он смирился с сокрушительной банальностью алкоголя. Как адвокат, он больше не одобрял незаконных способов самоубийства. Ему было написано на роду стать алкоголиком. Патрик не забыл, как пятилетним мальчиком ехал на ослике между пальм и красно-белых клумб сада казино в Монте-Карло, а его дед трясся на зеленой скамье в луче солнечного света, а на жемчужно-серых брюках идеального покроя медленно расплывалось пятно.
Из-за отсутствия страховки Патрику пришлось самому заплатить за лечение, потратив все, что у него было, на тридцатидневную авантюру. И хотя с медицинской точки зрения месяца было явно недостаточно для излечения, его хватило, чтобы Патрик по уши влюбился в двадцатилетнюю пациентку по имени Бекки. Она напоминала боттичеллиевскую Венеру, даже лучше: ее тонкие белые руки покрывала изящная сетка бритвенных порезов. Когда он впервые увидел Бекки в вестибюле, ее лучезарная печаль послала пылающую стрелу в пороховую бочку его разочарования и пустоты.
– У меня резистентная депрессия со склонностью к членовредительству, – сказала Бекки. – Меня пичкают восемью видами таблеток.
– Восемью! – восхищенно повторил Патрик.
Ему прописали только три: дневной антидепрессант, ночной антидепрессант и тридцать две таблетки оксазепама в день от белой горячки.
Насколько он был способен думать под такой дозой транквилизатора, Патрик думал только о ней. На следующий день он заставил себя встать со скрипящего матраса и приплелся на собрание группы поддержки в надежде увидеть Бекки. Ее не было, и Патрику пришлось сесть в кружок облаченных в спортивные костюмы пациентов.
– А что до спорта, то пусть за нас отдуваются наши костюмы, – вздохнул он, плюхаясь на ближайший стул.
Американец по имени Гэри для затравки предложил ситуацию:
– Сценарий таков: представьте, что вас послали в Германию по работе и друг, которого вы не видели много лет, находит вас и приезжает к вам из Штатов… – Далее следовала история чудовищного использования в своих интересах и вопиющей неблагодарности, а после Гэри спросил у группы, что он должен сказать своему другу?
– Исключите его из своей жизни, – предложил грустный и резкий Терри. – С такими друзьями не надо и врагов.
– А что, – Гэри явно наслаждался моментом, – если этим другом была моя мать, что скажете тогда? В чем разница?
Ужас объял группу. Мужчина, который жил «в состоянии эйфории» с тех пор, как мать заехала за ним в воскресенье, чтобы купить ему новую пару брюк, заявил, что Гэри не должен бросать мать. С другой стороны, женщина по имени Джилл, которая «отправилась в долгую прогулку вдоль реки, откуда не собиралась возвращаться, или, другими словами, вернулась очень мокрой, и сказала доктору Пагацци, которого обожаю, что поступила так из-за матери, а он заявил, что этой темы мы даже касаться не будем», считала, что Гэри, как она, должен полностью исключить мать из своей жизни. В конце дискуссии мудрый шотландский модератор попытался защитить группу от ливня эгоцентричных советов.
– Однажды меня спросили, почему матери так хорошо знают наши тайные кнопки, – сказал он, – и я ответил: «Потому что этими кнопками мы им обязаны».
Присутствующие горестно закивали, а Патрик не в первый раз, но с новым отчаянием спросил себя, что значит стать свободным, отвергнуть тиранию зависимости, ограничений и чувства вины?
После собрания группы он увидел, как босая Бекки, с несчастным видом и запрещенной сигаретой в руке, спускается по лестнице за прачечной. Он пошел за ней и нашел ее съежившейся на ступеньках, а ее громадные зрачки туманили слезы.
– Ненавижу это место, – сказала она. – Они хотят вышвырнуть меня, потому что я, видите ли, не иду на контакт, но я не вылезаю из постели только из-за депрессии! Не знаю, куда мне идти, от мысли вернуться к родителям меня переворачивает.
