– Да.
– А этот? – Она пощёлкала у другого.
– Да.
– Хорошо, – сказала она. – Часто переболевшие лихорадкой глохнут на одно ухо. В первую ночь у вас был такой жар, что мы уж думали посылать за священником! Как вы себя чувствуете?
– Есть хочется.
Она рассмеялась.
– Уверена, что и пить тоже.
– Да.
– Сейчас принесу вам бульон.
– Мне надо вставать.
– Зачем? Вам нужен горшок? Он здесь.
– Нет, но… мне нужно кое-что сделать.
– В ближайшее время вы ничего не сможете делать, – она вздохнула. – Вы слишком слабы.
– Но…
– Пол привёл вторую вашу лошадь, погрузил вещи на телегу и привёз сюда на ней. Так что если палатку и найдут, не утащат ваши сокровища. Вы любите читать?
– Да.
– Можем обмениваться книгами.
– Это хорошо. Мои мне уже начали надоедать.
– Я оставлю вас одного, чтобы вы могли вытереть полотенцем всё тело. И, хм… – она посмотрела вниз, где стоял ночной горшок, накрытый кусочком белой ткани без единого пятнышка. – Только не пытайтесь встать. А если уж понадобится, то очень медленно, а то голова закружится. Я буду неподалёку. Тут у нас не особняк.
– Вы уступили мне свою комнату?
– Вот и нет, моя соседняя. Вы лежите в кровати моего брата, а Пол спит на диване, скрючившись.
– Как любезно с его стороны.
– Ещё бы. Он высоченный, как сосна.
Если женщина была красива, но никак не старалась подчеркнуть свою красоту или не находила времени по моде одеваться и делать изысканные причёски, Винни говорила о ней, что она «ничего». Петра Слэймейкер была «ничего». Небесно-голубые глаза, красивый овал лица, тёмно-рыжие волосы, заплетённые в простую косу; по всей видимости, она всегда надевала шляпу, когда палило солнце, потому что веснушки почти не затронули её нежной шотландской кожи.
Оставшись один, Гарри увидел, что одет в чужую полосатую пижаму, очевидно, брата Петры. Ему удалось свесить ноги с кровати, но подняться, чтобы воспользоваться ночным горшком, он сумел, лишь ухватившись за медное изголовье кровати. Моча была пугающе тёмной от обезвоживания. Аккуратно поставив горшок на место, чтобы не расплескать содержимого, он почти выбился из сил и вымыть нижнюю часть тела смог, только сидя на краю кровати. Вновь забраться под простыни, не чувствуя всей кожей лихорадочного покалывания, было неописуемо приятно, и он начал было с интересом разглядывать обстановку маленькой комнаты, но снова уснул.
Когда он проснулся, брат сидел у кровати – глаза над рыжей бородой ярко блестели, в чуть буйных волосах запутались щепки.
– Принёс тебе бульону, – сказал он. – Но мне строго приказали не давать тебе его, пока не сядешь, чтоб ты не захлебнулся.
От кружки, которую он держал в руке, шёл чудесный аппетитный запах.
– Куриный? – спросил Гарри.
– Голубиный, – ответил брат. – Садись давай.
Гарри сел, опираясь на подушки.
– Сдаётся мне, мы не знакомы, – сказал брат.
– Ты спас мне жизнь.
– Да, но… Я Пол Слэймейкер. Брат Петры.
– Рад познакомиться. Гарри Зоунт.
– Тебя в школе не дразнили?
– Дразнили, конечно. Обзывали Горизонтом и Вертикалью. Я… я даже не знаю, как мне выразить свою благодарность.
– Пей бульон. Ещё есть кусок лепёшки, на случай, если тебе сил хватит её разгрызть. Боюсь, она почти каменная.
– Спасибо. Не сомневаюсь, она очень вкусная.
– Тсс. Ешь.
Гарри полагал, что Пол Слэймейкер оставит ему еду и уйдёт, но этот странный человек сидел рядом, пока он пил бульон и грыз довольно чёрствый кусок лепёшки, и щурил глаза, улыбаясь, каждый раз, когда Гарри смотрел на него.
– Дети разглядывали тебя в окно, пока ты тут лежал. Ты всеобщий кумир, – сказал он, когда Гарри доедал лепёшку.
– Твои дети?
– Нет. Маленькие индейцы. Здесь в нескольких милях лагерь нелегально проживающих индейцев. Наша маленькая лачуга очень интересна их женщинам. Мужчины их не пускают, но они всё равно постоянно ходят сюда и берут с собой детей. Вопреки моему здравому смыслу Петра учит матерей читать и писать. Ещё она пытается выучить их язык. Говорит, он сложнее древнегреческого. Пугает женщин в церкви – они, должно быть, считают её бунтаркой и ведьмой. Ты уже всё? Отлично. Я пойду пахать дальше, вернусь к закату, и расскажешь мне о себе поподробнее. То, что ты говорил в бреду, было интересно, но довольно безумно.
– Я много говорил?
Пол Слэймейкер поднялся. Он был таким высоким, что почти касался головой потолка. Улыбнулся Гарри, желая поддразнить.
– Да нет, немного. Но как-то зацеловал мою руку до того, что я боялся, синяки останутся.
– О господи. Чёрт! Прости.
– Да ладно тебе. Самый приятный знак внимания, что мне оказывали с тех пор, как я покинул Торонто, – сказал он. Проходя сквозь дверной проём, он вынужден был наклониться.
Чуть попозже пришла Петра с чашкой чая и имбирным печеньем.
– Мистер Зоунт?
– Прошу, зовите меня Гарри, – сказал он.
Она улыбнулась сама себе.
– Отец всегда говорил, что к пациентам нужно обращаться как можно уважительнее, чтобы они в любом состоянии не страдали от унижения их достоинства.
– Мне кажется, всё своё достоинство я оставил в Галифаксе, – ответил он.
– Ну, значит, Гарри. Можно задать нескромный вопрос, Гарри?
– Конечно.
Она отвернулась к маленькому окну, делая вид, что её внимание внезапно привлекла слетевшая с дерева птица.
– Мне хотелось бы узнать, как вы подружились с мистером Мунком.
– Ну, мы не то чтобы друзья, – сказал он. – Мы познакомились на корабле, и он рассматривал меня скорее как проект или участника эксперимента. Он нашёл мне работу на ферме мужа своей сестры, где я провёл целый год, а потом привёз меня сюда, сказав, что, если быстро приеду, мне достанется хороший участок. Порой он меня настораживает. Думаю, если не справлюсь, как бедный Варко, он явится и заберёт мою душу, как Мефистофель.
– Значит, это ты, а не он, занимаешься тут фермерством?
– Да.
– И вы не… близкие друзья?
– Нет.
При этих словах в голове Гарри резко всплыло воспоминание: его лицо, вжатое в гостиничный матрас. Это было ужасное воспоминание, лихорадочное, но оно уж точно не делало их близкими, тем более Мунк знал разве что адрес Гарри, куда бы всё равно не стал посылать письма.
