Он услышал, как к его камере кто-то подошел, и сделал вид, что углубился в самосозерцание, как монах с почитаемого гитлеровцами Тибета.
Женщина прыснула, а мужчина, раздраженно засопев, выплюнул:
— Встать! Ты почему сидишь, сволочь, перед немецкими офицерами?
Потому что он сам немецкий офицер! В чем между ними принципиальное отличие? Только в том, по какую сторону решетки они находятся! Но Иван послушно поднялся, заложил руки за спину. Дополнительные увечья были бы некстати. В лицо светил фонарь, приходилось щуриться. Пришли не за ним — просто на экскурсию. «Боевой дух поднимают, — предположил он. — Лучшее зрелище — труп врага. Но сойдет и враг, пойманный в капкан и претерпевающий унижения. Но раз пришли, значит, имеют допуск».
С важным видом, сунув за ремень большие пальцы рук, расставив ноги, перед ним стоял рослый штурмбаннфюрер СС в лихо заломленной фуражке. Поблескивали глаза на породистой физиономии истинного арийца, сияли кокарда, ременная пряжка и сапоги, подбородок презрительно вздернут. На его локте висела ухмыляющаяся белокурая особа — почему-то в форме обер-лейтенанта ВВС, которая ей очень шла, хотя в целом это существо вызывало какое-то внутреннее содрогание. Игривая пилотка, старательно уложенные короткие волосы, предельно язвительный взгляд. Если присмотреться, она была не девочкой, лет тридцать точно разменяла, но за внешностью следила.
На заднем плане мерцал еще один офицер, видимо, сопровождающий. Строгий черный мундир, пустые глаза, «адамова глава» в петлицах — череп со скрещенными костями. О принадлежности к дивизии «Мертвая голова» можно было не уточнять. Разбросало по свету этих «достойных» людей — охраняли концлагеря, тюрьмы, важные объекты, связанные с исследованиями, конвоировали заключенных. Этот тип Ивана мало интересовал.
Его и первые двое не интересовали! Выходной у людей — редкость в наше время, пусть так, но надо расслабиться от ужасов войны. Сквозь решетку проникал запах не самого дешевого коньяка, который смешивался со специфичными женскими духами и превращался во что-то тошнотворное.
— Это он и есть, Герман? — промурлыкала особа. — Да, лицо знакомое, есть такой… Фу, какой он грязный, неопрятный!.. И зачем ты меня сюда привел, Герман?
— Ты же сама хотела, Марта, — припомнил штурмбаннфюрер, — дескать, покажи мне предателя, из-за которого было столько шума, который убил целую кучу наших офицеров, да так и не смог сбежать… Тебе стало легче, Марта?
— Правда? — Белокурая особа была действительно навеселе и неважно ориентировалась в окружающем пространстве. — Эй, ты немец? — спросила она. — Очень похож на немца, правда, Герман?
— Отвечай даме, сволочь! — стукнул кулаком по решетке офицер.
— Да, я немец… — Иван насилу разлепил сведенные судорогой челюсти.
Его тянуло блевать от этой парочки. Веселитесь, кретины, пока есть возможность — ваше веселье никого не убеждает, и вас в первую очередь! Пир во время чумы, затянувшаяся агония… Они глумились над ним, обсасывали ему косточки, а он торчал, как подкосившийся столб, и вспоминал родную улицу в Воронеже, заочную учебу в институте иностранных языков, ночные зубрежки немецкого — сам себе дал повышенные обязательства вызубрить язык потенциального врага до совершенства! Штурмбаннфюрера звали Герман Рихтер. В силу служебных обязанностей он знал почти всех, кто принимал в этом городе решения. Варшавское управление СД, находящееся в ведении РСХА — всесильная Служба безопасности — политический сыск, запугивание населения. На руках этой публики ответственность за многочисленные зверства. Рихтер отвечал в своем отделе за работу с информаторами и секретными агентами, и несколько раз Ивану удавалось воспользоваться в своих целях его наработками — о чем Рихтер, конечно, не догадывался. Они вообще не были знакомы. Белокурую бестию он тоже пару раз видел, хотя их дорожки, слава богу, не пересекались. Марта Готтберг, если память не подводила, офицер шифровального отдела той же уважаемой организации — очередная истинная арийка, как еще парочка из той же «женской» конторы. В рабочее время — надменная, неприступная, а сегодня расслабилась в связи с выпивкой…
У этой парочки не было полномочий его допрашивать. Они еще немного постояли, пообещали скорую расправу и потащились дальше. Иван в изнеможении опустился на шконку, шепотом выматерился. Из камеры напротив вырос любопытный нос, и он испугался — если у парня хороший слух, то сделает выводы. Нет, это невозможно, его никто не мог услышать! Януш озадаченно покарябал свой выдающийся «рубильник» и произнес:
— А ты пользуешься успехом, парень… Не расскажешь, чего натворил? Я никому не скажу, клянусь, могила!..
— Так, прикончил кое-кого, — ворчливо бросил Иван.
— А ты не любитель раскрывать душу постороннему, — резонно подметил Ковальский. — Ну и шут с тобой, не очень-то хотелось. А по-немецки ты точно мастак, верно? И как тебе бабенка? — подмигнул он.
— Она не бабенка, она сука, подстилка эсэсовская, — в сердцах отозвался Иван.
— Не скажи, — вздохнул паренек. — Если снять с нее все, в глотку кляп засунуть, чтобы не лаяла, по заднице розгами надавать, чтобы не брыкалась… — то будет баба как баба. Признайся, дружище, глаз-то задержался?
Иван покосился на Ковальского — тот скалился, сверкая дырками в зубах, что-то мурчал под нос. Стал бы так себя вести гитлеровский провокатор? Да и рядовой участник польского восстания, по какой-то причине посаженный в тюрьму, не стал бы так себя вести…
Подошла еще одна парочка — на этот раз двое мужчин. Руны «зиг» в петлицах и на рукавах, соответствующие кокарды на фуражках, надлежащие физиономии. Полиция безопасности, безошибочно определил Иван, сестра-близняшка Службы безопасности СД. Структура также входила в Управление имперской безопасности, подразделялась на уголовную полицию и гестапо — тайную государственную полицию. Первые исследовали, выявляли, ловили. Гестапо же, используя наработанные коллегами материалы, проводило следствие по конкретным делам, пытало, отправляло в концлагеря или на виселицу. Тайная полиция в Варшаве обреталась в том же здании, что и СД, — это было, безусловно, удобно и продуктивно, незачем таскать подозреваемых с одного края города на другой. Фамилии этой парочки были Берг и Штальмахер — близко их Иван не знал, но о методах дознания был наслышан. Эти были, по крайней мере, трезвы. Они разглядывали его пристально, как-то оценивающе. В горле пересохло: попасть с корабля на бал, то есть сразу на допрос в гестапо — это, конечно, сурово. Он бы предпочел военную разведку — в ней не забивают людей до полусмерти.
— Доброго дня, герр Венцель, — учтиво поздоровался Берг. — Или как вас теперь прикажете называть?
— Приказать не могу, — вздохнул Таврин. — Так и называйте: дружище Отто Венцель.
Эти двое изобразили саркастические гримасы и неохотно удалились, пообещав вернуться и обстоятельно поговорить. Януш Ковальский из камеры напротив изображал сочувствие, сожалеючи качал головой. «А ведь действительно придут, — размышлял Иван. — Сделают свои дела и придут. И кого придется застрелить из «одноразового» бесшумного пистолета — Берга или Штальмахера? Хотелось бы обоих, поскольку изуверы редкие, но можно только одного. Даже для себя патрона нет!»
