— Да нет, герр полковник, это вам следует беспокоиться… Здесь есть подслушивающие устройства?
— Здесь нет подслушивающих устройств… — Полковник подошел к столу в углу, поворотом рукоятки выключил включенный на запись катушечный магнитофон, спрятанный в столе, и повторил: — Здесь нет подслушивающих устройств.
— Хорошо, я вам верю, герр полковник… Повторяю, это исключительно в ваших интересах. А теперь большая просьба выслушать меня внимательно, не перебивать и не отвергать мои предложения, пока не закончу. Я не работаю на советскую разведку, как бы ни хотелось вам услышать обратное. И никогда не работал. Очень жаль, но вынужден вас разочаровать. Я англичанин, мое имя Роберт Лунц, родился и вырос в графстве Гемпшир в семье военных инженеров. Окончил военно-морскую академию, с 39-го года работал в СИС — аналитиком среднего звена. Наш Третий отдел оперативного управления работал против СССР. С начала сороковых я перешел в УСО — Управление специальных операций под патронажем премьер-министра Уинстона Черчилля. Вы, конечно, знаете, что наша структура занимается проведением саботажа и диверсий на территории противника, поддерживает силы, оппозиционные нацистскому режиму… Воля ваша, герр полковник, верить мне или нет. Отец у меня был этническим немцем, мать — этническая полька, сам я — гражданин Великобритании. Отсюда мои знания польского, немецкого и английского. Похищенные мной документы, которые вы нашли в заброшенной квартире, предназначались Лондону. Я не собираюсь с вами сотрудничать, полковник, лучше сразу расстреляйте. Но — есть предложение. Мы с вами разумные люди. Вы не военный преступник, не служите в СС, не участвовали в зверствах СД и гестапо. Вы офицер разведки вермахта — сугубо военный человек, солдат, имеете свой кодекс чести. Не думаю, что вы в восторге от Адольфа Гитлера и его драконовской идеологии. То, что после путча 20 июля часть вашей структуры перевели в ведение СС, — не ваша вина. Кстати, Штауффенберг сослужил и вам недобрую службу. Вы в категории неблагонадежных, полковник, с чем вас, собственно, и поздравляю. Неделю назад я разговаривал с человеком из Тайной полевой полиции — он сообщил по секрету, что ваша фигура находится в разработке. Возможно, пронесет, возможно, нет, я не знаю. Верить ли моим словам — дело ваше. Деловое предложение, полковник: вы помогаете мне, я помогаю вам. Рейх обречен — вы это понимаете не хуже меня. А жить дальше надо, не так ли? Скоро здесь будут русские, это факт. Я прислан правительственными службами Великобритании для оказания помощи польской Армии Крайовой. Вся моя деятельность под именем Отто Венцеля посвящена поддержке восстания, которое изначально было обречено на провал. Но приказы не обсуждают. Я знаю каналы, по которым мы можем покинуть город и добраться до аэродрома, куда садятся английские самолеты, доставляющие грузы повстанцам. В противном случае для вас все кончится плачевно — вас убьют, либо арестуют свои же, либо попадете к русским. В нашей стране мы постараемся уберечь вас от уголовного преследования — если согласитесь сотрудничать со спецслужбами. Вас ожидает комфортная жизнь и интересная работа. Уверяю вас, в Лондоне вам никто не помешает работать против вашего нелюбимого Советского Союза. Решайтесь, полковник. Предлагаю вам вывезти меня в безопасное место, дать связаться со своими людьми — и даю вам честное джентльменское, что выполню свою часть сделки. Затягивать нельзя — моей личностью уже интересуются парни из Тайной полиции. Думайте, пока не отвечайте. Но прошу на время меня обезопасить — пусть даже в пределах тюрьмы. Я не возражал бы поесть и поспать. Своим офицерам можете сказать, что я сообщил нечто важное, но информация нуждается в проверке. Или сами что-нибудь выдумайте. А сейчас пусть меня отведут в камеру…
Несколько раз полковник порывался что-то сказать, потом менял решение, пристально смотрел на арестанта, пытаясь понять, в какую игру тот играет. А Иван Таврин и не подозревал, что он такой отменный врун! Главное, чтобы звучало более-менее правдоподобно, чтобы Ритхофен задумался, чтобы «люди в черном» не пришли за ним уже сегодня! А если согласится, пусть ломает голову, как вытащить его из тюрьмы. К союзникам, конечно, не получится — но чем плох «почетный» русский плен? Полковника не расстреляют, он всего лишь солдат, в карательных чистках не замешан, имеет шанс когда-нибудь выйти из тюрьмы — при условии чистосердечного сотрудничества с советскими властями…
— Охрана! — гаркнул полковник, наливаясь багровой «свежестью». — Увести его в камеру!
Глава седьмая
И все же он надеялся на здравый смысл полковника Ритхофена. Его не били по дороге, но и почетным эскортом эту пару дуболомов было трудно назвать. Ивана втолкнули в камеру, закрыли дверь на замок. Он сидел на нарах, превозмогая стреляющую боль в голове, растирал виски. Из соседней камеры с любопытством взирал Януш Ковальский. Он прилип к решетке, высунул нос, моргал воспаленными глазами.
— Нос спрячь, пока не оторвали, — посоветовал Иван.
— Бедный ты, несчастный! — посетовал паренек. — По голове получил? Сразу видно, как тебя отделали. Радуйся, что с печенью и почками все в порядке — это у них будет следующим этапом… Слушай, ну, признайся, кто ты такой? — заканючил он. — Нам все равно не жить, какая тебе разница?
— Иностранец, — буркнул Иван. — Мы с тобой фактически союзники, не смотри, во что я одет…
— Враг моего врага — мой друг? — осклабился Януш. — Будем союзничать и вместе бить нацистов? Если к стенке до этого не поставят…
— Удивляюсь, что тебя еще не поставили, — проворчал Иван. — Сидишь только зря, место занимаешь… Ты воевал в повстанческих отрядах?
— Ага, — кивнул поляк. — Третья бригада полковника Арнольда Домбровского, командир отдельного взвода — поручик Стахнюк, царствие ему небесное… Мы выполняли особую миссию на этой войне, — похвастался он и представился: — Боец отдельного кинематографического подразделения Януш Ковальский.
— Какого подразделения? — открыл от удивления рот Иван. — Вы что там, парень, кинушку про войнушку снимали?
— А то, — подбоченился Януш. — Кино — это лучший элемент пропаганды и донесения правдивой информации до людей, сражающихся с нацизмом. Правдивое кино поднимает боевой дух, закаляет морально.
«Элемент пропаганды — это верно, — подумал Иван, — а вот насчет донесения правдивой информации…»
Впрочем, поляк был прав. Сколько фото- и киножурналистов сгинули на этой войне, пробирались в самую клоаку, на передний край. Храбрые люди, лезли в гущу событий, снимали километры кинопленок, гибли так же, как и все остальные, — а какие героические хроники потом монтировали в тылу специалисты! Посмотреть кино — никогда не будет недостатка в желающих. Даже Ленин говорил, что важнейшим из искусств является кино…
— Мы снимали кинохронику восстания, — продолжал Януш. — Работали с киносъемочными аппаратами «Арифлекс» — они немецкого производства, но ничего другого не было. Техника надежная, в металлическом корпусе, с зеркальным обтюратором, с электродвигателем. Работать с ней — одно удовольствие. Правда, на штатив не установишь, только с рук приходится снимать. Но мы по развалинам ползали, бегали с ними — тут не до штативов… Я ведь и до войны работал на заводе, где производили кинопленку. Недолго, правда, проработал, молодой еще был… Знаешь, сколько фильмов мы отсняли? Боевой дух поднимали населению… Из нашего материала несколько хроник смонтировали. Это еще в начале августа было, мы тогда целые районы держали, мирную жизнь в них налаживали, к нам с других районов беженцы тысячами стекались… Радио свое было — «Блискавица» называлось, полевая почта работала, другие службы. А в кинотеатре «Палладиум» на улице Златой наши хроники крутили — раз пять это было. Народ толпами валил — и гражданские приходили, и целые подразделения наших солдат с оружием…
