Восстание, поднятое Армией Крайовой по наущению лондонского правительства в изгнании, советское правительство демонстративно не поддерживало. Тому имелась масса военных и политических причин. Повстанцы задыхались в заблокированных районах, гибли тысячами, и все их дело уже дышало на ладан. Но им удавалось оттягивать на себя серьезную группировку гитлеровских войск. С подавлением же восстания вся эта масса вояк, среди которых было немало коллаборационистов, усилила бы группировку на правом берегу, что серьезно усложнило бы взятие города. Поневоле приходилось налаживать контакты с повстанцами. Неделю назад для установления связи была сброшена парашютная группа разведотдела 1-го Белорусского фронта. В группе находились трое с радиостанцией. Один погиб по приземлении — наткнулся на клык арматуры, а когда стащили с него, он уже отдал богу душу. Группу словно ждали — не прошли и ста метров, как попали в засаду! Лейтенант Аксаков принял огонь на себя, отбивался, пока не кончились патроны. Радист скатился с рацией в ближайший разлом, и, пока товарищ сдерживал натиск эсэсовцев, отстучал в эфир радиограмму: все пропало, засада, прощайте, товарищи! Попадать в плен запрещалось категорически — видимо, последние патроны эти двое приберегли для себя… Переброска Ломакина — вторая попытка. От доставки по воздуху отказались и решили объединить две группы — с условием, что на левом берегу их пути разойдутся. Пан Заремба и пан Пшиговский, идущие с ним, ранее входили в состав Армии Людовой и сохранили связи с товарищами, которые обещали свести «засланцев» с руководителями восстания. Оба скромно помалкивали в компании советских «попутчиков». Лысоватый Заремба монотонно вычерпывал воду, сидя на корточках под ногами разведчиков. Пан Пшиговский, обладатель роскошных усов и простодушной физиономии, любитель поболтать, и даже по-русски, сегодня словно в рот воды набрал. Поговаривали, что он родом с Белостока, натерпелся от бандеровцев, что под корень вырезали его семейство, воевал в советском партизанском отряде, потом кочевал по польским подразделениям, верным Польской рабочей партии…
Лодку вынесло на стремнину. Ее сносило течением — приходилось активно работать веслами. Завихрения тумана стелились по воде. Справа и слева выплывали из дымки очертания монументальных мостов через Вислу. Немецкие войска их активно использовали — переправляли на правый берег технику и подкрепление, вывозили раненых и убитых. Переправы охраняли зенитные батареи, вокруг мостов сосредоточилось большое количество техники. Советское командование не предпринимало попыток уничтожить мосты — хотя в техническом плане это сделать было несложно, — они явились бы неплохим подспорьем наступающим войскам. Немцы тоже не спешили избавляться от этих инженерных объектов, не утрачивая пока надежду удержать город. Взорвать никогда не поздно. У высших офицеров советской разведки давно роились подозрения, что мосты давно заминированы, и немцы только ждут, когда по ним пройдут на запад последние солдаты. Косвенная информация эти опасения подтверждала…
В дымке возникал высокий левый берег. Когда-то красивый европейский город, с повышенным содержанием архитектурных шедевров на единицу площади, с чудесными храмами, парками, университетами, — сейчас он практически весь лежал в руинах. Треть городских строений немцы уничтожили до восстания. В течение последнего месяца бомбами и снарядами снесли еще треть. Многие улицы полностью лежали в руинах. Дома сжигали, разносили минами, кромсали из орудий. То же самое творили с населением — даже тем, что не участвовало в восстании и не оказывало помощи мятежникам. Над центральными кварталами и Старым городом висела гаревая дымка, даже ночью хорошо заметная. В темноте сверкали вспышки, доносились раскаты — в глубине кварталов шел бой. Горели дома в районе Жолибож на севере, что-то взрывалось на юге — в районе Мокотув, протянувшемся вдоль левого берега Вислы. Мерцало зарево над отдаленными районами Воля и Охота — там повстанцев окружили давно, но до сих пор не могли с ними сладить…
Из кудрей тумана вылупился перевернутый баркас с разбитыми бортами и устремился наперерез лодке! Каляжный тревожно вскрикнул, и гребцы тут же среагировали — с натугой загребли в обратную сторону. Лодка встала, преодолев инерцию. Баркас проплыл мимо, едва не зацепив нос посудины, и растаял, как «Летучий голландец». Проплывали невнятные предметы малых форм, один из последних ткнулся в лодку, и сержант Ложкин отпрянул, чуть не выронив весло: на него скалился мертвец, с которого фактически слезла кожа, костяшки пальцев царапали борт — словно этот тип в разорванном мундире мышиного цвета просил подвезти…
Сноп света озарил лодку с пассажирами! Еще один «Летучий голландец» — на этот раз вооруженный до зубов и крайне опасный — вырос из мрака. Он словно таился в глухой зоне — никто не слышал работу двигателя. Или немец вовремя погасил мотор, чтобы не спугнуть добычу…
— На месте! Сушить весла! Кто такие и куда направляетесь?! — прогремел усиленный динамиком голос, и борт военного катера чуть не ткнулся в утлую лодчонку!
Выдержки хватило даже польским товарищам, у которых не всегда было ладно с хладнокровием. Заскрипел поворотный механизм прожектора. Люди щурились, отворачивались от яркого света. Гребцы с недовольными минами вынули весла из воды. У ограждения на борту стояли несколько военных с автоматами. Отливала кокарда на фуражке с задранной тульей.
— Уберите свет! — недовольно выкрикнул Каляжный, приподнимаясь на банке. — В чем дело, господа военные? Мало того, что нас отправили из Засолья на какой-то консервной банке, что нас промурыжили до последнего, что мы едва не перевернулись… — Он побагровел, закашлялся, талантливо изображая негодование. — А мы, между прочим, везем контуженного майора медицинской службы, к тому же я, гауптман Отто Зильберт, имею срочное донесение полковнику Раухману в штаб 19-й дивизии!..
Щелкнул механизм, свет притух.
— Просим прощения, герр гауптман, — произнес командир речного патруля. — Но мы выполняем свои обязанности. Лейтенант Цинклер, 2-й батальон береговой охраны. Кто эти люди с вами?
— Это польская полиция, их дали нам в сопровождение. — Выговор Каляжного был безупречен. — Вот мои документы, лейтенант, — привстав, протянул он бумаги, которые тут же забрали. — Здесь же документы майора Рунге. Можете убедиться — он вряд ли в состоянии что-то отвечать.
Внешний вид «майора Генриха Рунге» действительно сильно удручал. Ломакин облокотился на борт, свесил голову. По щекам расползалась смертельная бледность, глаза блуждали.
— Хорошо, герр гауптман, мы вас поняли, — сказал Цинклер, возвращая документы. — Надеюсь, господин майор не сегодня завтра вернется в наш лучший из миров и продолжит нести службу на благо великой Германии.
— Все в порядке, лейтенант? — ворчливо бросил Каляжный. — Мы можем продолжать наше затянувшееся путешествие? Или вам потребуются документы наших польских помощников?
Ответ на вопрос повис в воздухе. «Польские помощники» демонстрировали полную невозмутимость. Польский коллаборационизм — явление, к сожалению, массовое и беспощадное. По каким-то своим «скрижалям» немцы не считали поляков неполноценной расой, особенно жителей северных областей — пусть даже они и славяне. Сотрудничество с гитлеровским режимом всячески приветствовалось. Работаешь на немцев — сойдешь за своего. Воюешь с немцами — тогда, конечно, пуля или веревка (лучше последнее, как наименее затратное удовольствие).
