– Вообще говоря, неудивительно, что люди, выйдя из психиатрической лечебницы, совершают странные поступки, – пожал плечами отец.
– В самом деле? – сделала большие глаза Лиза. – А мне казалось, что после выписки оттуда люди как раз должны перестать такие поступки совершать.
– Уж не собираешься ли ты поставить вопрос о профессиональной пригодности доктора Абрамовой? – насторожился отец. – Не советовал бы.
– А что так? – мигом вспыхнула Лиза. – Или ты, не дай бог, восхищен ее голубыми глазами?
– Вот именно – не дай бог, – согласился отец. – Глаза красивые, и сама она, конечно, чрезвычайно хороша собой, но знаешь, как говорят в народе? И змея, говорят, красива, да только зла.
– А она зла? – спросила Лиза как бы между прочим, стараясь не подать виду, как заинтересовала ее доктор Абрамова.
Эта Эмилия Марти…
– Не знаю, – пожал плечами отец. – Мы особо не общались, хотя она и проявляла некоторую настойчивость. Но рядом с ней мне более чем неуютно. Она из тех женщин, которые с первого взгляда очаровывают, а со второго…
– Разочаровывают? – подсказала Лиза.
– Хуже того – пугают. От нее надо держаться подальше. Это я чувствую поистине всем существом своим. Более того – кажется, что кто-то буквально нашептывает мне держаться от нее подальше! Так что будь с ней осторожна. Защищайся, как тебя учила Женя.
– Хорошо, – согласилась Лиза, умолчав, чтобы не волновать отца, о том, что уроки Жени ей уже не далее как вчера пришлось применить на практике, и именно против доктора Абрамовой. – Спасибо, что предупредил. Но мне все же придется с ней встретиться. И по старым делам, и по поводу этого самого Тополева, которого сегодня опять в психушку на «Скорой» отправили. Кстати, один врач с этой «Скорой» тебе привет передавал. Сергей Сергеев, помнишь такого?
– Он теперь на «Скорой»? – с ледяной интонацией поинтересовался отец. – А раньше вроде бы на Серышева работал.
– Да, он так и сказал, что сначала поработал в «дурке», а потом ушел, – кивнула Лиза, всматриваясь в лицо отца. – Что с ним не так, с этим Сергеевым, а, пап? Можно подумать, я тебе привет от какого-то законченного подлеца передала. А он говорил, что когда-то у тебя учился, даже кандидатскую собирался защищать.
– Это правда, – так же холодно ответил отец. – Так же правда и то, что Сергеев, с моей точки зрения, – законченный подлец.
– Почему? Что он сделал?
Александр Александрович помолчал, потом заговорил с явной неохотой:
– Ты меня недавно цитировала… Насчет чувства вины, которое вызывает болезнь. Мол, вина всегда ищет наказания, а наказание создает боль. Да, я утверждал, что хронические болезни развиваются от хронического чувства вины. Сергеев воспользовался моей теорией и воспользовался довольно подло. Не хочу вдаваться в подробности, но он ударил меня – не физически, конечно, однако очень больно. После этого, буквально на другой день, он неожиданно ушел из института, вернее, на заочное перевелся: ушел сам, но распустил слух, будто это я его выжил.
– Ничего себе! – ошеломленно протянула Лиза. – Вот уж не скажешь по нему… Симпатичный, компетентный…
– Не надо, ладно? – попросил отец. – Не могу тебе всего объяснить, но его выступление на той конференции мне так аукнулось… В общем, о нем даже вспоминать противно и очень тяжело. А ведь когда-то мы и в самом деле были в прекрасных отношениях: у меня в кабинете, на стене, даже фотография его висела.
– Да ладно! – недоверчиво ухмыльнулась Лиза. – Не было там никакой фотографии Сергеева! Или… погоди, поняла! Ты про ту стенгазету говорил? Которую тебе первокурсники сделали из своих еще школьных фотографий? Дескать, они с детства мечтали именно у тебя учиться? Помню, очень веселые были картинки. А ведь и правда, стенгазета давно уже исчезла… Ты ее после того случая с Сергеевым убрал? И где она теперь?
Александр Александрович пожал плечами:
– Да забросил куда-то. Потом, вскоре после той нашей ссоры, такие дела начались в нашей семье…
– Забросил? – пристально посмотрела на отца Лиза, изо всех сил стараясь отвести и его, и себя от воспоминаний о том, что же именно произошло в их семье за эти полтора года. Нет, эти воспоминания никогда не исчезнут, но лишний раз провоцировать их не стоит – надо срочно выруливать с опасной темы. – И не помнишь куда? А если поискать? Правда, охота посмотреть.
– Не надо искать! – улыбнулся отец, который, похоже, и сам был не прочь сменить тему. – На книжном шкафу лежит, в трубку свернута. Все хотел выкинуть, но других фотографий жалко. А сейчас, честно признаюсь, самому захотелось на них взглянуть.
– Пошли, пошли в кабинет! – поторопила Лиза, боясь, что отец передумает.
Едва войдя, она подставила стул к шкафу, сбросила тапки и вскочила на стул. В самом деле – за высоким резным бортиком лежал туго свернутый в трубку лист ватмана. Стопка каких-то медицинских газет. А под ними… это что за рентгеновский снимок с дыркой посредине? И на нем белыми буквами написано «Зиганшин-рок»!
– Папа, да ты только посмотри! – вскричала Лиза, спрыгивая со стула с рулоном в одной руке и с дырявым снимком в другой. – Посмотри, что я нашла! А я так искала эту пластинку! Это ведь Женькина любимая!
– Неужели «кости»? – оживился отец. – Ума не приложу, как она сюда попала! Наверное, случайно вместе с газетами взгромоздил. Бог ты мой… прямо юностью повеяло, честное слово! Как мы стипендию тратили на эти «кости»… Каждая запись стоила рубль – для студентов это огромные деньги! Вот уж воистину: «Ты готов был отдать душу за рок-н-ролл!» Правда, за каждый принесенный рентгеновский снимок, на обороте которого можно сделать запись, цену скашивали. У каждого продавца была своя скидка за кости и рёбра. Ну да, эти пластинки по-разному называли.
– То есть в шестидесятых был расцвет костлявой музыки? – хихикнула Лиза.
– Расцвет костлявых рок-н-ролла и буги-вуги, это точно, но вообще, говорят, еще с сороковых годов распространяли нелегальные записи на рентгеновских снимках – песни эмигрантов, цыганщину, танго да и советских популярных певцов, ведь пластинки Апрелевского завода не всем были по карману, да и спрос, так сказать, превышал предложение.
– А где можно было эти кости-рёбра купить?
Отец посмотрел на нее лукаво, потом рассмеялся:
– Ну, поскольку эта промышленность тихо умерла в начале семидесятых, когда чуть ли не у всех появились магнитофоны, и я не рискую никого заложить бдительному милицейскому старлею, открою тебе страшную тайну: купить их можно было на барахолке, но чаще в переулках и подъездах. Продавцы обычно ходили по двое: один предлагал запись и договаривался о цене, а другой топтался неподалеку с чемоданом, полным товара. Ну и заодно на стреме стоял.
Александр Александрович любовно оглядел пластинку, добытую со шкафа:
– Длительность записи была не больше трех с половиной минут. Качество иногда было отвратительным: музыку заглушали шумы… Но это, сколь я помню, нормальная запись! Если только ее не повредило такое зверское хранение и такое частое использование. Женька-то ее раздобыла еще году в шестьдесят третьем. Ты вообще в курсе, о чем там речь и кто вообще такой Зиганшин?
