Хабаровск, 1983 год
Этот же самый запах краски Люсьена почувствовала, едва войдя в просторный вестибюль роскошного, с колоннами на высоком крыльце здания на площади Ленина, в котором размещался медицинский институт. Здесь было пусто – конференция уже началась, Люсьена чуть опоздала нарочно, чтобы не толкаться в гуще растерянной людской энергии, а войти в зал незаметно, именно во время доклада Морозова, и спокойно понаблюдать за человеком, которого ей предстоит уничтожить. По стенам вестибюля были развешаны листки бумаги со стрелочками и надписями «Конференц-зал», «Актовый зал», «Читальный зал», указывающими на те аудитории, в которых проходит конференция. Морозов должен был выступать в актовом зале, однако Люсьена пошла в другую сторону, чуть подергивая ноздрями и принюхиваясь к запаху краски, не в силах противиться той власти, которую вдруг получил над ней этот неприятный запах, и даже не он сам, а тот оттенок гниющей крови, который ощущался в нем все отчетливей, чем дальше шла она по коридорам и чем выше поднималась по боковой лестнице. Она знала по опыту, что мощная психическая атака, несущая задачу разрушительную, обычно вызывает у противника отвратительное чувство, будто рядом с ним разлагается труп или гниет пролитая кровь. Это серьезное предупреждение об опасности – разумеется, если противник обладает способностями к восприятию тончайших нюансов как положительной, так и отрицательной энергии.
Люсьена такими способностями, само собой, обладала, но сейчас не чувствовала опасности, несмотря на запах, а потому безбоязненно шла дальше по коридорам института, все отчетливей понимая, что этот запах возник не как агрессивная психическая атака против нее, а как некий сигнал, что он предназначен только ей, что это некое загадочное, более того, потустороннее средство привлечь ее, именно ее внимание, что, вполне возможно, этого запаха не чувствует даже Морозов, потому что то существо, которое источает запах, таится от Морозова и всех других, а если выдал себя именно сейчас, то сделал это именно ради Люсьены.
Она боялась даже самой себе признаться в том, какие догадки приходили ей сейчас в голову… А впрочем, она не углублялась в размышления – просто шла, спешила, почти бежала, и вот запах сделался особенно острым, он перекрыл собою весь мир – и Люсьена поняла, что достигла цели. Она стояла перед дверью с табличкой «Кабинет учебных пособий. Зав. кабинетом Эпштейн Н. И.», и это была та самая дверь, которую она недавно видела во сне.
Люсьена толкнула дверь, однако та оказалась заперта. Только сейчас она увидела листок бумаги, прикрепленный под табличкой кнопками. На листке было написано: «Закрыто до 16 часов. Сотрудники на конференции».
Впрочем, Люсьене это было только на руку.
Оглянулась. Коридор, в котором она стояла, был пуст. Она прижалась к двери лицом и всем телом, закрыла глаза и мысленно проникла сквозь запертую дверь.
Это был самый обычный кабинет учебных пособий медицинского института, заставленный банками и флаконами с заспиртованными человеческими органами, с высокими застекленными шкафами, на полках которых лежали муляжи этих же органов, черепа и разрозненные кости.
Люсьена скользнула по ним взглядом – и вдруг уставилась на одну из них. Это была кисть руки – человеческой левой руки, и при виде ее болезненно замерло сердце…
– Что вы здесь делаете? – послышался за спиной сердитый голос. – Написано же – кабинет закрыт!
Маленькая полная женщина с курчавыми седеющими волосами, в застегнутом синем рабочем халате, наброшенном на скромное темное платье, неприязненно смотрела на Люсьену.
Впрочем, взгляд ее тотчас стал озабоченным, тон изменился:
– Ой, какая вы бледная… Вам плохо? Ох, боже мой, да вы еле стоите!
Люсьена глубоко вздохнула, не без труда возвращаясь из-за запертой двери кабинета и усмиряя бешеный стук сердца, который, кажется, должен был отдаваться во всех углах этого здания. Однако женщина в синем халате его явно не слышала и суетилась вокруг Люсьены, как клуша вокруг цыпленка:
– Войдите, присядьте! Сейчас я вам нашатыря, водички…
Люсьена чувствовала себя такой обессиленной из-за того, что внезапно открылось ей, что даже не могла заставить женщину замолчать, и та, не переставая обеспокоенно ворковать, достала из кармана ключ, отперла дверь, подхватила Люсьену под руку и втащила ее в кабинет, помогла сесть на стул, налила в стакан воды из графина, стоявшего на письменном столике в углу кабинета, и, проворно выхватив из ящика этого стола склянку с нашатырем, приоткрыла ее и подсунула к носу Люсьены, в надежде, что незнакомка, которой внезапно стало дурно чуть ли не до обморока, придет в себя.
Люсьена едва нашла в себе силы оттолкнуть ее руку и отвернуться, и все же ненавистный запах нашатыря проник в ее ноздри и спазмом сжал горло.
Не было запаха ненавистней на свете, не было оружия сильней против ее силы, чем запах нашатыря! Ну что ж, у каждого мага есть своя точка уязвимости, своя ахиллесова пята! Очень часто именно запах может произвести обессиливающее воздействие, и горе тому магу, чей враг знает, какой именно запах может стать его орудием.
Люсьена почувствовала, что задыхается. Почти сверхъестественным усилием она оттолкнула женщину, вскочила и, едва держась на подламывающихся ногах, буквально вывалилась из кабинета.
– Да что вы? Да вы что? – неслось вслед перепуганное кудахтанье, однако Люсьена бежала по коридору, спотыкаясь и шатаясь от стены к стене, еле удерживаясь на ногах и хватая воздух открытым ртом.
О, как она ненавидела сейчас эту тетку в синем халате! Судя по расторопности, с которой та распоряжалась в кабинете, это была его хозяйка – та самая Эпштейн Н. И., имя которой значилось на табличке, и если бы Люсьена могла, она убила бы ее на месте… Вот именно: если бы могла! Однако сейчас она на некоторое время стала самым обычным человеком, лишенным какой бы то ни было магической силы, да и человеческой силы, если на то пошло.
Но с каждым мгновением, отдаляясь от кабинета и обретая способность дышать, Люсьена чувствовала себя все лучше и лучше, способность здраво мыслить вернулась к ней, и она подумала, что еще успеет расправиться с Эпштейн, но сначала эта курица может принести ей немалую пользу! Сломать ее личность, заставить сделать то, чего хочет Люсьена, а потом прикончить, заставив извиваться в муках, – это будет отличным наказанием за те страдания, которые причинил Люсьене нашатырь.
Однако фамилия Эпштейн ей что-то напоминала… Ах да, не далее как вчера главврач упоминал, что его предшественник, Илья Львович Эпштейн, непомерно восхищался Морозовым. Вполне возможно, что Эпштейн Н. И. – его жена, и она свое еще получит…
Размышляя о том, как именно будет наказана мерзавка Эпштейн, Люсьена повернула за угол и миновала высокую дверь с табличкой «Актовый зал». Дверь была приоткрыта, и донесся бархатистый голос, исполненный снисходительной иронии:
– Мой молодой коллега, стоящий на трибуне, донес до нас сведения о том, что в альтернативной медицине популярно мнение, будто вообще все болезни человеческие возникают из-за психологических несоответствий и расстройств, которые происходят в душе, в подсознании, в мыслях человека. Нам было также сообщено, что наиболее изучены психологические факторы появления бронхиальной астмы, раздражения толстой кишки, головной боли, вегетативных расстройств типа панических атак, фобий и некоторых других болезней. Также он призвал нас начинать с лечения не внешних проявлений даже самых тяжелых недомоганий, а исследовать душу человеческую – что и станет первейшим средством несомненного исцеления. Но вообразим себе такую ситуацию. Хотелось бы спросить товарища Сергеева, как он предлагает действовать врачу «Скорой помощи», вызванного к диабетику, у которого наблюдается такая выраженная картина: мидриаз, интенсивный тремор
[7], налицо обильное потоотделение, аритмия, нарушена координация движений, дыхание затруднено, кожные покровы бледные. Вообразите, что именно вы этот доктор со «Скорой», товарищ Сергеев! Говорить больной не может, чтобы поведать вам, как он дошел до жизни такой и почему существует лишь благодаря инсулину. То есть возможности вдаваться в достоевщину от медицины у вас нет. А промедление с оказанием помощи смерти подобно! Что вы предпримете, товарищ Сергеев? Не придет ли вам в голову, что избыточное увлечение психосоматикой в случаях, подобных этому, может привести к смерти пациента?
