Однако стоило об этом подумать, как образ «привлекательного мужчины» немедленно забылся, а вот слова несчастного сумасшедшего вспомнились – от первого до последнего.
Ерунда. Конечно, все это ерунда! Смешно воспринимать всерьез навязчивую идею «шурочки», как выразился Сергеев. Наверное, Тополев всем подряд говорит одно и то же.
Лиза прекрасно это понимала, но почему-то снова и снова возвращалась мыслями к его словам:
«Валиаха поселилась в твоем доме, валиаха грозит тебе. Байгоан дотянулся до вас из ада, где мучается его душа. Он злобен и мстителен, он хочет, чтобы вы страдали… чтобы вы страшно настрадались перед тем, как погибнуть! Три жертвы он уже получил, теперь ему нужны и четвертая, и пятая!»
Валиаха – слово совершенно непонятное. Байгоан – это что, фамилия человека какого-то? Нет, это не человек, ведь он дотянулся из ада. Призрак? Злобный и мстительный призрак тянется из ада, чтобы вся ее семья страшно настрадалась перед тем, как погибнуть? Призрак врага? Но кто этот враг и какое зло ему причинили? Ну ладно, Лиза – милицейский следователь, ее стараниями многие преступники арестованы и осуждены, однако никто не был приговорен к высшей мере, чтобы, так сказать, и в могиле жаждать мести! А чем мог провиниться перед кем бы то ни было Лизин замечательный отец, Александр Александрович Морозов, который слышал от людей только слова благодарности за свое удивительное искусство врачевать их тела и души? Или перед ним был чем-то виноват умерший два года назад Вадим Петрович Скобликов, муж тети Жени? Правда, Вадим Петрович раньше был следователем в том же УВД Кировского района, где теперь работает Лиза. Давно – еще до ее рождения. Потом он ушел со службы, устроился в военизированную охрану на заводе «Энергомаш», ну а затем его перевели на инвалидность. Лизе никто не рассказывал, почему Вадим Петрович оставил милицию, а сама она не спрашивала, уверенная, что из-за болезни: у него был сахарный диабет в тяжелой форме. Но, может быть, в прошлом с ним что-то случилось, из-за чего он был уволен из органов? Да нет, не может быть, никто в их семье ни о чем таком и словом не обмолвился.
А ей в голову никогда не приходило спросить. Очень странно…
Вадим Петрович умер. Страшно умер. Но убийца его известен. Никакой давний враг в этом не был виноват!
А тетя Женя, Женька, дорогая, любимая больше всех, чуть ли не больше родителей? Ее гибель совершенно точно оказалась случайной.
И сразу навалились воспоминания о смерти мамы, которая…
Нет! Об этом не думать! Об этом думать нельзя! В глазах сразу закипели слезы. Однако не думать не удавалось.
«Три жертвы он уже получил, теперь ему нужны и четвертая, и пятая!» – говорил Тополев. В их семье погибли трое. Остались только Лиза с отцом.
«Идиотка, ты просто идиотка, – сказала она себе со злой насмешкой. – С чего ты привязалась к этому бреду сумасшедшего? Даже угрозы тех, кого отправляла за решетку, ты никогда не воспринимала всерьез, а сейчас вдруг зациклилась на какой-то чепуховине!»
Нет, скорей на работу! Это лучшее средство против ненужных мыслей! А вот и красное кирпичное здание Кировского райотдела… но что за толпа собралась у входа? Что там случилось?
Что еще случилось?!
Хабаровск, 1983 год
До чего же ослепительно сияло хабаровское солнце! Кто-то в самолете шутил, что здесь триста солнечных дней в году. А может, и не шутил…
Здешний аэропорт оказался типовой бетонно-стеклянной коробкой, неуютной и невыразительной, как и все такие коробки, раскиданные по стране от Москвы до самых до окраин. Слева от здания, впрочем, виднелся среди аккуратных елочек хорошенький домик – память о временах, когда сюда летала только малая авиация.
К стоянке такси выстроилась очередь, хотя большинство пассажиров, получив багаж, поволокло его к остановке троллейбуса, который, как сообщила стюардесса еще в самолете, шел от аэропорта до Комсомольской площади по главной улице имени Карла Маркса, где находились три гостиницы: «Центральная», «Дальний Восток» и почти на набережной Амура совсем новый многоэтажный «Интурист».
Нет, толкаться в троллейбусе не хотелось. Люсьена решила поехать на такси. Очередь продвигалась быстро, и не более чем через десять минут вальяжный мужик с наглыми глазами (так и хотелось сказать – типичными таксистскими!) остановил рядом с ней «Волгу» с шашечками, опустил стекло и через зевок спросил:
– Куда поедем?
Вид у него был такой, будто никуда ехать ему не хочется, а хочется лечь где-нибудь в холодке и лежать, потягивая пивко. То есть наверняка так оно и было! Почему все поголовно ненавидят свою работу? Ну не нравится тебе быть таксистом – не будь им. Иди в дворники, продавцы, доктора, милиционеры, учителя… Или, к примеру, пой на эстраде, чего проще?
Впрочем, Люсьена отлично понимала таксиста. Он по долгу службы вынужден исполнять чужие желания, услуживать, то есть действовать не по своей воле. То же приходится делать представителю любой другой профессии: и учителю, и продавцу, и врачу. И они свои профессии тоже ненавидят. Ведь люди не выносят подчинения. В каждом человеке живет яростное желание сохранить свою личность – плохую, хорошую, дурную, умную, великодушную, подлую – какую угодно, но свою! – в неприкосновенности, избавить ее от посягательств чудовища по имени Социум – то есть государство и его административные органы. Неведомо, конечно, ловит ли Социум кайф от беспрестанного издевательства над личностями, однако, если нет, он, конечно, полный идиот, потому что именно в этом и заключается для понимающего существа смысл и восторг жизни.
Впрочем, к этой теме Люсьена готова была возвращаться до бесконечности не только теоретически, но и практически. Что и проделала незамедлительно.
Она сняла темные очки, которые, несмотря на то что на дворе стоял октябрь, при хабаровском ослепительном солнце были весьма уместны.
Таксист, который багажник открыть-то открыл, но отнюдь не собирался укладывать туда громоздкий чемодан пассажирки, вдруг схватился за этот чемодан, как за подарок Деда Мороза, бережно уложил его в багажник и повторил уже совсем с другой интонацией:
– Куда поедем, мадам?
– Которая из гостиниц была построена до шестидесятого года? – задала «мадам» вопрос, который мог бы показаться странным в любое другое время, но сейчас таксист был готов для нее на все, а потому с радостной готовностью выпалил:
– «Дальний Восток». Только там почти во всех номерах, извините, удобств нет, они на этаже.
– Разберемся, – слегка улыбнулась Люсьена, и таксист от этой скупой улыбки почувствовал себя вдруг таким счастливым, что ему даже неловко стало привычно соврать в ответ на вопрос о цене. Но все же соврал:
– Пять рублей.
Люсьена пожала плечами:
– Да мы вроде бы и не в Москве, и не в Ленинграде… Ничего себе, заломили! А по счетчику сколько выйдет?
– Три, – застенчиво признался таксист и удивился, с чего это его вдруг потянуло на правду.
