Достоинство «Золотой жатвы» состоит в том, что это не сухая подборка описаний способов и результатов конфискации еврейского имущества. Фотография, вдохновившая Гросса на написание книги, используется, чтобы напомнить нам не об организациях, а об отдельных личностях, которые участвовали в этом чудовищном преступлении. «Сила фотографий» заключается в том, что «они наиболее непосредственно напоминают нам о человеческом поведении во время того, что мы так или иначе знаем как явление, выраженное в цифрах. Фотографы напрямую показывают людям — иногда жертв, иногда палачей». Люди на рассматриваемой фотографии могли и не быть непосредственными участниками институализированного массового убийства — Холокоста. Авторы отмечают: «… в свидетельствах уцелевших евреев и в послевоенной архивной документации (еще недавно известной лишь узкой группе специалистов) обнаруживаются тысячи и тысячи жертв, погибших “на периферии Холокоста”, выданных немцам или убитых местным населением»
[201].
Важно помнить, что грабеж был частью масштабного процесса хладнокровного убийства. Это был этап, ставший неотъемлемой частью «окончательного решения еврейского вопроса», для реализации которого несложно было найти партнеров. Авторы сосредоточивают свое внимание на Треблинке и поляках, но они не ограничиваются только Польшей. Упоминаются также Греция и Франция, поскольку «европейский континент был ареной грабежа еврейской собственности от Атлантики по самый восточный предел победного наступления вермахта»
[202]. Другими словами — ни одна страна не была безгрешна; ни одно общество не осталось с чистыми руками. И правда такова, что на несчастьях евреев наживались и нейтральные страны, такие как Швейцария, а также враги Третьего Рейха, такие как США. Чтобы этот факт был признан, должно было пройти много лет после окончания войны. За последние двадцать лет эта тема не раз поднималась на международных конференциях, таких как Лондонская конференция по вопросам нацистского золота в 1997 г. (London Nazi Gold Conference), конференция по вопросам имущества периода Холокоста в Вашингтоне в 1998 г. (1998 Washington Conference on Holocaust Era Assets) и не так давно — конференция в Терезине в 2009 г. Заключительную декларацию последней конференции подписали 46 стран; однако лишь немногие осуществили на практике принятые там предложения.
Польский случай — не единственный. Но он наглядно показывает «разъедающую коррупцию», возникающую из комбинации традиционного христианского антисемитизма, рассматривающего еврея как эксплуататора родного общества, и «местных» элементов этнического сознания в оккупированной нацистами Европе. Этот главный продукт антисемитской идеологии означал, как отмечают наши авторы, что «антисемитская пропаганда издавна использовала штамп “еврейского экономического засилья” <…> чтобы освободиться от еврейской “неволи”»
[203]. Таким образом, экономическое «устранение» шло рука об руку с физическим.
Но точно так же, как грабеж евреев в военное время происходил не только в Польше, так и попытки переписать историю Холокоста, чтобы создать новый национальный миф, не ограничиваются Польшей. В Венгрии последние несколько лет наблюдаются отчаянные усилия правительства по реабилитации антисемитов и нацистских коллаборационистов периода Второй мировой войны. Происходит включение антисемитских авторов в школьную программу, устанавливаются памятники политикам, которые были известными антисемитами. Один из них — Балинт Хоман, ввел венгерскую версию печально известных нюрнбергских законов, которые лишали евреев гражданских прав и открывали дорогу ограблениям и возможным депортациям. Другой пример — это решение назначить руководителем создаваемого музея Холокоста Марию Шмидт, в произведениях которой наличествуют антисемитские темы и которая отказалась выложить в публичный доступ разработанный ею план развития музея.
Это привело к тому, что Федерация венгерских еврейских организаций (Mazsihisz) была вынуждена бойкотировать все поддержанные правительством мероприятия, посвященные 70-летию депортаций венгерских евреев в 1944 г. В итоге международный протест привел к тому, что правительство пересмотрело свою позицию и объявило о том, что директор музея будет отстранен от должности и проект будет завершен в сотрудничестве с еврейским сообществом Венгрии и международными экспертами.
В Хорватии также произошло несколько инцидентов, которые привели к тому, что еврейская община была вынуждена бойкотировать официальные мероприятия, посвященные памяти жертв Холокоста. Такое решение было принято после того, как (уже бывший) министр культуры Златко Хасанбегович был обвинен в апологии яростных нацистских коллаборационистов из движения усташей, президент Колинда Грабар-Китарович была сфотографирована с флагом усташей в руках, а позднее в концентрационном лагере в городе Ясеновац — на фоне мемориальной доски, содержавшей усташистский лозунг.
Эти официально санкционированные тенденции представляют собой новый элемент в попытке снять с себя ответственность за соучастие в Холокосте. Надо признать, что до прямого отрицания Холокоста дело не доходит. Сегодня быть известным в качестве «явного» отрицателя означает утратить общественное уважение. Об этом свидетельствует пример британского историка Дэвида Ирвинга, отрицателя Холокоста и антисемита. В 2000 г. он начал судебный процесс против американского профессора, историка Деборы Липштадт и издателя ее книги «Отрицание Холокоста: Нарастающие атаки на правду и память»
[204]. Ирвинг обвинил их в клевете и проиграл процесс. После оглашения вердикта он из автора, чьи работы цитировались известными историками, превратился в маргинала. Сегодня его деятельность сводится к «торговле» экскурсиями для участников неонацистских сходок и им сочувствующих.
Прямое отрицание Холокоста сегодня встречается, пожалуй, только в официальной риторике иранского правительства. В большинстве случаев речь идет о попытках уклониться от ответственности путем искажения истории Холокоста. Такие попытки появились сразу после окончания Второй мировой войны, например в официальной политике многих коммунистических стран. Несмотря на то что число жертв нацистов иногда даже преувеличивалось, еврейская идентичность значительной части этих жертв замалчивалась. Были приняты политически-мотивированные «универсальные» обозначения жертв. Например, в постановлении Совета народных комиссаров УССР от 13 марта 1945 говорилось об установке в Бабьем Яру «памятника 140 тысячам жителей города Киева, зверски замученным там фашистскими варварами»
[205]. Это в 1961 г. вдохновило Евгения Евтушенко на создание известной поэмы «Бабий Яр» с призывом восстановить историческую справедливость в отношении уничтоженных там евреев.
И в наши дни в России и на Украине существуют тенденции создать политически приемлемую историю. На Украине в 2015 г. принят закон «О правовом статусе и чествовании памяти участников борьбы за независимость Украины в XX веке»
[206], посредством которого власти пытаются указать ученым, каким образом следует писать историю Украины. В первую очередь это относится к периоду, когда Степан Бандера руководил Организацией украинских националистов (ОУН) и на западе Украины действовала Украинская повстанческая армии (УПА). В России в 2014 г. был принят закон «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации и в статью 151 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации (по вопросу установления уголовной ответственности за посягательство на историческую память в отношении событий, имевших место в период Второй мировой войны)»
[207], который запрещает публикацию лживых данных о роли Советского Союза во время Второй мировой войны. На основании этого закона блогер Владимир Лузгин в 2016 г. был признан виновным за то, что сделал перепост текста, содержащего неопровержимый исторический факт: «Нацистская Германия и Советский Союз вместе оккупировали Польшу в 1939 г., начав таким образом Вторую мировую войну»
[208].
