– Не тяните, – взмолилась Джейн. – Только не тяните за голову.
– Не стану, – отозвалась Рабия.
Джейн опять ощутила давление.
– Сделайте небольшое усилие, чтобы вышло плечико, – сказала почти сразу Рабия.
Джейн закрыла глаза и постаралась как можно мягче напрячь мышцы.
Чуть позже Рабия велела снова:
– А теперь еще раз для второго плеча.
Джейн поднатужилась снова, и вдруг огромное напряжение полностью спало, и она могла быть уверена – роды закончились. Она теперь ясно различала крошечное тельце младенца на руках у Рабии. Его кожа была сплошь сморщенной и влажной, а головка покрыта мокрыми и редкими черными волосиками. Пуповина казалась чем-то странным, как толстая синяя веревка, но пульсировавшая подобно кровеносной вене.
– Все в порядке? – спросила Джейн.
Рабия не ответила. Она сложила губы и принялась дуть на помятое и неподвижное личико ребенка.
О боже, неужели он мертв? – мысленно ужаснулась Джейн.
– Все в порядке? – повторила она вопрос.
Рабия дунула еще раз, и младенец открыл свой маленький ротик, издав тонкий вскрик.
– Слава богу, он жив! – воскликнула Джейн.
Рабия взяла чистый тампон из хлопчатобумажной ткани, заменявшей вату, и протерла ребеночку лицо.
– Он выглядит нормально? – спросила Джейн.
Наконец Рабия соизволила заговорить. Глядя Джейн в глаза и улыбаясь, сказала:
– Да. ОНА выглядит нормально.
Она выглядит нормально, повторила про себя Джейн. Она. Я дала жизнь маленькой девочке. У меня дочь!
И только теперь поняла, что окончательно лишилась сил. Сохранять даже сидячее положение казалось невозможным ни секунды дольше.
– Я хотела бы лечь, – сказала она.
Захара помогла ей вернуться на матрац и обложила подушками, подперев спину, чтобы Джейн продолжала сидеть, пока Рабия держала младенца, все еще связанного с матерью пуповиной. Когда Джейн пристроилась поудобнее, Рабия начала сушить тело ребенка самодельными тампонами.
Джейн заметила, что пуповина прекратила пульсировать, скукожилась и побелела.
– Вы можете уже перерезать пуповину, – сказала она Рабии.
– Мы всегда некоторое время выжидаем выхода последа, – возразила повитуха.
– Пожалуйста, сделайте это сейчас же.
Рабия явно сомневалась, но уступила просьбе. Она взяла со стола обрывок белой веревки и обвязала пуповину в нескольких дюймах от пупка младенца. Нужно было обвязать гораздо ближе, подумала Джейн, но потом решила, что это не имело особого значения.
Затем Рабия вынула из обертки новенькое бритвенное лезвие.
– Во имя Аллаха! – провозгласила она и перерезала пуповину.
– Передайте девочку мне, – сказала Джейн.
Рабия положила ребенка ей на руки со словами:
– Только не позволяйте ей пока сосать свою грудь.
Но Джейн твердо знала, что в этом Рабия ошибалась.
– Это поможет ускорить выход последа, – объяснила она.
Рабия пожала плечами.
Джейн приложила младенца личиком к груди. Ее соски набрякли и стали приятно чувствительными, как случалось, когда Жан-Пьер целовал их. Она коснулась одним из них щеки новорожденной, девочка инстинктивно повернула головку и открыла маленький ротик. Как только она поймала его губами, сразу впилась. Джейн удивленно поняла, что это может вызывать почти сексуальное наслаждение. На мгновение это смутило и даже шокировало ее, а потом она подумала: какого черта я должна стыдиться?
Потом ощутила новое движение внутри своего живота. Она подчинилась мгновенно возникшему желанию напрячься, натужиться и почувствовала, как наружу вышла плацента, скользкий послед. Рабия тут же бережно завернула его в кусок ткани.
Младенец прекратил сосать грудь и, как показалось, уснул.
Захара подала Джейн чашку с водой. Она выпила ее залпом. Вкус был восхитительный. Она попросила еще воды.
У нее болело все тело, навалилась тяжелая усталость, но при этом она впала в блаженно счастливое состояние. Она посмотрела вниз на крошечную девочку, мирно спавшую у нее на груди, и почувствовала, что готова тоже уснуть.
– Надо запеленать младенца, – сказала Рабия.
Джейн подняла ребенка – он оказался легким, как кукла, – и передала его старухе.
– Шанталь, – сказала она, когда Рабия брала его. – Мы назовем ее Шанталь.
И лишь затем закрыла глаза.
Глава пятая
Эллис Талер совершил короткий перелет лайнером компании «Истерн эйрлайнз» из Вашингтона в Нью-Йорк. Из аэропорта Ла-Гуардия на такси добрался до отеля «Плаза». Эллис вошел внутрь гостиницы. В вестибюле свернул налево и воспользовался одним из лифтов со стороны 58-й улицы. Вместе с ним в кабину вошли мужчина в деловом костюме и женщина с пакетами из магазина «Сакс». Мужчина поднялся до седьмого этажа, Эллис – до восьмого, а женщина продолжила подъем выше. Эллис прошел затем обширным и сводчатым коридором отеля в полном одиночестве, оказался у лифтов со стороны 59-й улицы, спустился на первый этаж и вышел из «Плазы» через боковую дверь, выходившую как раз на 59-ю улицу.
Убедившись, что за ним никто не следит, он поймал такси на южном углу Центрального парка, доехал до Пенн-стейшн и сел в поезд, направлявшийся в Доугластон в Квинсе.
Строфа из «Колыбельной» Одена
[3] то и дело крутилась у него в голове на всем пути туда:
Время и страстей пожар
Беспощадно уничтожат красоту
Детей прекрасных, а могила довершит
Бренность жизней эфемерных
[4].
Прошло более года с тех пор, как он сам выдавал себя за подающего надежды поэта в Париже, но вкуса к стихам не потерял.
При этом он все же непрерывно продолжал проверять, нет ли за ним «хвоста», поскольку совершал миссию, о которой его враги не должны были узнать ни в коем случае. Он вышел из вагона во Флашинге и дождался на платформе прибытия следующего поезда. Рядом не оказалось больше никого.
Все эти тщательные меры предосторожности позволили ему очутиться в Доугластоне только к пяти часам. От вокзала он быстро прошагал примерно с полчаса, мысленно прикидывая обстоятельства предстоявшей встречи, слова, которые он использует в разговоре, и разнообразные ожидаемые варианты ответной реакции на них.
Он добрался до улочки в пригороде, откуда открывался вид на пролив Лонг-Айленд, и остановился у небольшого опрятного дома с псевдотюдоровским фронтоном и с витражом, заменявшим стекло в окне одной из стен. На подъездной дорожке стоял малолитражный японский автомобиль. Когда он поднимался к крыльцу, входную дверь открыла светловолосая девочка лет тринадцати.
