Для нее курсы стали временем непрерывных волнений и возбужденного предвкушения, когда она сидела в классе то в компании других будущих медсестер, то одна, стараясь усвоить многочисленные правила и процедуры для лечения, понять наиболее эффективные методы медицинского просвещения, гадая, что ожидает ее в загадочном Афганистане. Причем некоторые уроки отнюдь не внушали оптимизма. Первой задачей, объяснили ей, станет необходимость вырыть для себя выгребную яму под туалет. Зачем? Потому что простейшим путем хотя бы немного улучшить здоровье людей в слаборазвитых странах было умение заставить их не испражняться прямо в реки и ручьи, и сделать это предстояло прежде всего на личном примере. Ее наставница Стефани, сорокалетняя типичная мать-одиночка в очках и в вечном рабочем комбинезоне из грубого полотна, не уставала также подчеркивать, насколько опасна слишком щедрая раздача лекарства. Большинство легких заболеваний и мелких ранок заживали вообще сами по себе, однако примитивные (или, быть может, просто наивно хитрые) народы отличались стремлением получать таблетки и микстуры в огромных количествах. Джейн вспомнила, как маленький узбек выпрашивал у Жан-Пьера мазь против мозолей. Вполне возможно, что он всю жизнь ходил пешком, преодолевая огромные расстояния, без всяких болезненных ощущений, но стоило ему встретить доктора, как он заявил о боли в ступнях. Напрасная раздача медикаментов не просто становилась пустой их растратой, а могла иметь и более серьезные последствия. Принимая пилюли напрасно, пациент вырабатывал в организме привычку к ним, а потом, если заболевал всерьез, лекарство на него уже не действовало по-настоящему. Стефани дала Джейн один действительно очень полезный совет: постараться сотрудничать с местными знахарями, а не противопоставлять себя им. Она последовала совету, и это принесло успех в случае с Рабией, повитухой, но не сработало с муллой.
Изучение языка далось ей легче всего. В Париже, еще даже не задумываясь о возможной поездке в Афганистан, Джейн учила фарси – одно из персидских наречий. Она могла при случае получить работу переводчицы. А фарси и дари оказались очень близкими диалектами фактически одного и того же языка. Другим из наиболее распространенных в Афганистане языков был пашто. На нем разговаривали пуштуны, зато на дари она могла общаться с таджиками, а долину Пяти Львов населяли преимущественно именно таджики. Те же афганцы, кому приходилось часто перемещаться по стране как кочевникам, обычно одинаково хорошо владели и пашто, и дари. Если афганец понимал еще и какой-то европейский язык, то чаще всего английский или французский. Тот узбек в каменной хижине разговаривал с Жан-Пьером по-французски. Джейн впервые услышала французский с узбекским акцентом. И он почему-то удивительным образом напоминал русский акцент.
Она мыслями возвращалась к этому узбеку на протяжении всего дня. Ей что-то не давало покоя. Это походило на чувство, какое испытываешь, когда знаешь, что собиралась сделать нечто важное, но никак не можешь вспомнить, что именно. Была, вероятно, в этом человеке какая-то черта или свойство внешности, показавшееся ей странным.
В полдень она закрыла клинику, накормила и переодела Шанталь, а затем приготовила на обед рис в мясном соусе, которым поделилась с Фарой. Девочка стала безгранично преданной помощницей Джейн, готовая на все, чтобы услужить ей или доставить удовольствие, а по вечерам с большой неохотой уходившая домой. Джейн, в свою очередь, стремилась обращаться с Фарой как с личностью, равной себе самой, но добилась только еще более горячего обожания.
В самое знойное время дня Джейн оставила Шанталь на попечение Фары, а сама спустилась в свое заветное, секретное местечко – освещенную солнцем площадку, скрытую от посторонних глаз нависавшим над ней выступом скалы. Там она занималась комплексом послеродовых физических упражнений, исполненная решимости окончательно восстановить свою девичью фигуру. Усердно работая над укреплением мышц таза, она продолжала представлять себе того узбека, поднявшегося на ноги в хижине с удивленным выражением на восточного типа лице. По неясной причине ею начинало овладевать нежданное предчувствие неминуемой трагедии.
Правда не пронзила ее внезапным озарением, не стала интуитивной догадкой, а скорее напоминала лавину: началась как небольшое умственное усилие, а затем обрушилась с огромной силой и накрыла все сознание.
Ни один афганец не стал бы жаловаться на мозоли, даже не существовавшие на самом деле, поскольку этот народ вообще не ведал о них как о медицинской проблеме. С той же долей вероятности фермер из Глостершира мог заявить, что заболел бери-бери
[11]. И опять-таки ни один афганец, даже сильно удивленный, не отреагировал бы на появление женщины, немедленно поднявшись на ноги. А если он не был афганцем, то кем же тогда? Очень немногие люди способны распознавать нюансы произношений, и Джейн умела различать их только потому, что готовилась получить диплом профессионального лингвиста. Она говорила и по-французски, и по-русски. В том французском языке, на котором беседовал с Жан-Пьером узбек, ей отчетливо послышался русский акцент.
Значит, Жан-Пьер встретился с русским, замаскированным под местного узбека. Причем в малоприметной хижине, располагавшейся в пустынной местности.
Была ли то простая случайность? Такая вероятность существовала, хотя выглядела не слишком правдоподобной, поскольку ей теперь живо вспомнилось лицо мужа в момент, когда она вошла, и она поняла, что это выражение означало чувство вины.
Нет, не случайно те двое сошлись вместе – у них состоялось заранее назначенное рандеву. И вполне возможно, уже не первое. Жан-Пьер постоянно разъезжал по отдаленным кишлакам, чтобы вести там прием пациентов. А если вдуматься, то он соблюдал расписание таких визитов со странной скрупулезностью, выглядевшей даже глупо в стране, где почти никто не имел простых календарей, не вел особого счета дням и неделям. Однако все приобретало совершенно иной и отнюдь не глупый смысл, если на самом деле он подчинялся другому расписанию – графику серии тайных встреч.
Почему, с какой целью он встречался с русскими? Это тоже казалось уже совершенно очевидным, и горючие слезы налились в глазах Джейн, когда она поняла, что целью могло быть только предательство. Разумеется, он снабжал их информаций. Давал им наводки на караваны. Он всегда знал маршруты, потому что Мохаммед использовал его карты. Ему было известно время их отправки, поскольку он сам видел, как уходили мужчины из Банды и других кишлаков долины Пяти Львов. Он явно все это докладывал русским, и потому за последний год они стали столь успешно устраивать засады на караваны. И по этой же причине в долине теперь появилось столько опечаленных вдов и грустных осиротевших детишек.
Да что же не так со мной? – подумала она с внезапным приливом жалости к себе, и новый поток слез заструился по ее щекам. Сначала Эллис, потом Жан-Пьер. Почему я неизменно выбираю из всех мужчин именно подонков? Неужели меня привлекает к ним некий ореол таинственности? Или я все исподволь понимаю и стремлюсь разоблачить их секреты? Не свихнулась ли я окончательно, если это правда?
