Она вспомнила, как прежде Жан-Пьер защищал вторжение Советов в Афганистан, считал его оправданным. Но в какой-то момент он изменил свое мнение, и она приписала себе заслугу в том, что сумела переубедить его. А на самом деле перемена точки зрения оказалась лишь притворством. Когда он решил отправиться в Афганистан, чтобы шпионить на русских, он стал держаться антисоветской позиции, сделав ее частью своей легенды для прикрытия.
А его любовь? Она тоже была притворной?
Сам по себе вопрос способен был разбить ей сердце. Она спрятала лицо в ладонях. Немыслимо! Она же действительно влюбилась в него, вышла замуж, целовала его вечно хмурую мамашу, приспособилась к его манере заниматься сексом, пережила их первую крупную ссору, изо всех сил старалась наладить супружескую жизнь, а потом в страхе и боли родила от него ребенка. Неужто она сделала все это ради всего лишь иллюзии, картонной фигуры вместо подлинного мужа, человека, который не испытывал к ней подлинных чувств? Так же можно было пробежать столько миль, чтобы спросить, как спасти восемнадцатилетнего подростка, чтобы потом найти его уже мертвым. Нет, даже хуже. Она вообразила себе эмоции отца, который нес на руках сына в надежде спасти, а в итоге стал свидетелем его смерти.
Ее груди напомнили о себе ощущением переполненности, и Джейн поняла: настало время кормить Шанталь. Она оделась, вытерла пот с лица рукавом и взобралась к вершине горы. Когда первая волна горя схлынула и ее мысли прояснились, она поняла, почему на протяжении всего первого года семейной жизни постоянно ощущала некоторое странное неудовлетворение. Каким-то непостижимым образом она, видимо, всегда инстинктивно догадывалась о том, что Жан-Пьер обманщик. И незримый барьер между ними помешал их истинной близости.
Когда она добралась до пещеры, Шанталь громко ныла, и Фара укачивала ее. Джейн взяла малышку и приложила головкой к груди. Шанталь принялась жадно сосать молоко. Внутренний дискомфорт Джейн, подобный судороге где-то в области желудка, вскоре сменился ощущением в соске, приятным и даже чуть эротичным.
Ей захотелось побыть одной. Она отправила Фару провести остаток сиесты вместе с матерью в их пещере.
Кормление Шанталь оказало успокаивающее воздействие. Предательство Жан-Пьера больше не казалось концом света, неотвратимой катастрофой. К ней вернулась уверенность, что его любовь не была притворной. Это не имело смысла. Зачем тогда он привез ее с собой сюда? В шпионских делах помощи от нее он не мог получать никакой.
А если он искренне любил ее, с остальными проблемами можно справиться. Конечно, ему придется прекратить работу на русских. Правда, сейчас она даже представить себе не могла прямого объяснения с ним. Например, сможет ли она бросить ему в лицо: «Все кончено! Ты разоблачен!»? Нет. Но нужные слова обычно сами приходили ей на язык, когда в них возникала потребность. А потому ему придется вернуться с ней и с Шанталь в Европу…
Обратно в Европу. При мысли, что теперь им неминуемо нужно будет отправиться домой, она испытала огромное облегчение. И Джейн это даже удивило. Ведь еще вчера, спроси ее кто-нибудь, нравилось ли ей в Афганистане, она бы ответила: да, она считала свою работу здесь увлекательной и очень полезной, причем она не просто справлялась с ней, а порой получала подлинное удовольствие от сделанного. Но сейчас, стоило лишь замаячить впереди перспективе возвращения к цивилизации, весь ее энтузиазм улетучился. Она призналась сама себе, что унылые пейзажи, суровые зимы, чужой народ, бомбардировки и непрерывный поток изувеченных, израненных мужчин, подчас почти еще мальчишек, довели ее до грани нервного срыва.
Истина заключается в том, подумала она, что здесь все ужасно.
Шанталь перестала сосать и заснула. Джейн переодела ее и положила на матрац, не потревожив сна дочки. Непоколебимое спокойствие ребенка было для ее матери благословением. Девочка спала при любой кризисной ситуации. Никакой шум, никакая суматоха вокруг не могли пробудить ее, если она была сыта и комфортно пристроена. Однако проявляла чувствительность к настроениям Джейн и зачастую просыпалась, если ту что-то расстраивало, даже если повсюду царила тишина.
Джейн уселась поверх своего матраца, скрестив ноги и наблюдая за спящим ребенком, продолжая размышлять о Жан-Пьере. Ей очень хотелось, чтобы он сейчас оказался здесь и она смогла с ним поговорить немедленно. Ее саму удивляло, почему она уже не так сердита, не так возмущена его предательской деятельностью против повстанцев в пользу русских. Не потому ли, что она уже давно примирилась с мыслью о лживости всех мужчин вообще? Не потому ли, что преисполнилась убеждением: единственными подлинно ни в чем не повинными людьми во время войны оставались только матери, дочери и жены всех, кто сражался с обеих сторон? Не потому ли, что собственная роль жены и матери глубоко изменила ее личность, и даже предательство больше не вызывало в ней вспышки ярости и гнева? Или всему причиной была сама по себе ее любовь к Жан-Пьеру? Ответа она не находила.
Кроме того, настало время думать не о прошлом, а исключительно о будущем. Они скоро вернутся в Париж, где есть почта, книжные магазины, а из кранов течет чистая вода. Шанталь понравятся новые красивые платьица, прогулочная коляска и легко сменяемые подгузники. Они втроем поселятся в небольшой квартире посреди хорошего района, где единственной опасностью для жизни станут водители такси. Джейн и Жан-Пьер начнут все с чистого листа и теперь уже узнают друг друга по-настоящему. Оба начнут работать, делая мир лучше постепенно, узаконенными методами, без коварных интриг и предательских заговоров. Опыт, приобретенный в Афганистане, поможет устроиться в организации, содействующей развитию стран Третьего мира. Возможно, это будет даже Всемирная организация здравоохранения. Супружеская жизнь станет той, какой она изначально ее себе представляла, когда все трое будут счастливы, не подвергаясь никакому риску.
Вошла Фара. Время сиесты миновало. Она с уважением снова поздоровалась с Джейн, бросила взгляд на Шанталь, а потом, увидев, что малышка еще спит, уселась на пол, ожидая новых распоряжений. Она была дочерью старшего сына Рабии Исмаэля Гуля, который как раз сейчас отсутствовал в кишлаке, отправившись в путь с новым караваном…
У Джейн перехватило дыхание. Фара с немым вопросом в глазах посмотрела на нее. Джейн сделала небрежно успокаивающий жест, и Фара отвела взгляд в сторону.
Ее отец идет вместе с караваном, вновь напомнила себе Джейн.
Жан-Пьер наверняка сообщил о нем русским. И отец Фары погибнет, попав в засаду, если только Джейн не предпримет чего-то, чтобы предотвратить подобный оборот событий. Но что она могла сделать? Имелась возможность послать гонца, который догонит караван у перевала Хибер и уговорит изменить маршрут. Мохаммед вполне способен отправить посыльного. Но тогда уже Джейн придется объяснить ему, откуда ей стало известно, что караван мог угодить в засаду, и Мохаммед, несомненно, убьет Жан-Пьера, убьет жестоко, удавит голыми руками.
Если кому-то так или иначе суждено погибнуть, пусть умрет Исмаэль, а не Жан-Пьер, подумала Джейн.
Но потом она вспомнила еще примерно о тридцати мужчинах из долины, шедших с караваном, и содрогнулась: неужели они все погибнут, чтобы спасти жизнь моего мужа? Хамир Хан с его реденькой бороденкой, покрытый шрамами Шахазай Гуль, Юссуф Гуль, такой прекрасный певец, Шер Кадор, мальчик, пасший стада коз, Абдур Мохаммед с выбитыми передними зубами и Али Ганим, имевший четырнадцать детишек?
