На мгновение Джейн всерьез принялась рассматривать такую возможность. Путешествовать с караваном в Пакистан, имея на руках младенца, было затеей трудной и опасной. А без помощи мужа она превратится в подлинный кошмар. И все-таки ее нельзя назвать неосуществимой. Но это значит оставить здесь Жан-Пьера. Он сможет без помех продолжать выдавать русским караваны, и каждые несколько недель все больше мужчин из долины станут погибать в засадах. Была и другая причина, почему Джейн не желала уезжать от него. Это окончательно поставило бы крест на их семейной жизни.
– Нет, – сказала она. – Я не могу отправиться домой одна. Ты тоже обязан уехать.
– Но я не уеду! – сердито воскликнул он. – Ни за что не уеду!
Вот теперь настал момент выложить ему все, о чем ей стало известно. Джейн глубоко вдохнула и начала:
– Тебе придется уносить отсюда ноги, вот и все.
– С какой стати? Для этого нет никаких причин, – немедленно возразил Жан-Пьер. Он тыкал в ее сторону указательным пальцем, а в выражении его глаз она прочитала нечто, ужаснувшее ее. – Ты не сможешь принудить меня. Даже не пытайся!
– Но я способна…
– Не советую тебе ничего предпринимать, – сказал он, и от его голоса веяло необычным холодом.
Внезапно он предстал перед ней совершенно чужим человеком, мужчиной, которого она совсем не знала. Она ненадолго примолкла и задумалась. Она заметила, как с крыши одного из домов кишлака вспорхнул голубь и полетел прямо к ней. Птица затем присела на скале чуть ниже уровня ее ступней. Я не знаю этого человека! – с паническим страхом подумала Джейн. Минул целый год, а я все еще понятия не имею, какой он на самом деле!
– Ты меня любишь? – неожиданно спросила она.
– Любить тебя еще не значит, что я должен исполнять любую твою прихоть.
– Это можно считать утвердительным ответом?
Жан-Пьер пристально уставился на нее. Она твердо выдержала его взгляд. Медленно, постепенно, но жесткий и пугающий огонь в его глазах начал угасать, и он расслабился. Потом снова улыбнулся.
– Разумеется, ответ утвердительный, – сказал он. Джейн склонилась к нему и положила его руку снова себе на плечо. – Да, я люблю тебя, – добавил он уже с искренней нежностью и поцеловал в макушку.
Ее голова теперь оказалась прижатой к его груди. Она посмотрела вниз. Голубь, только что сидевший рядом, уже улетел. Причем голубь был белым, как в придуманном ею видении. Он теперь парил без взмахов крыльями, беззвучно скользя по воздуху к противоположному берегу реки. О боже, и что же мне делать теперь? – подумала Джейн.
* * *
Муса – сын Мохаммеда, известный ныне под кличкой Леворукий, – первым заметил приближение каравана, когда он показался на горизонте. Мальчик опрометью бросился к площадке перед пещерами, крича во весь голос:
– Они вернулись! Они вернулись!
Никто не нуждался в пояснениях, о ком он оповещал местных жителей.
Позднее утро как раз уже переходило в день. Джейн и Жан-Пьер работали в пещерной клинике. Джейн посмотрела на мужа. Лишь едва заметный намек на хмурое удивление промелькнул в выражении его лица, но он явно недоумевал, почему русские не воспользовались его информацией и не устроили на караван засаду. Джейн моментально отвернулась от него, чтобы не выдать овладевшее ей чувство триумфа. Она спасла им жизни! Юссуф будет петь сегодня вечером, Шер Кадор пересчитает своих коз, Али Ганим по очереди перецелует всех своих четырнадцать детишек. Юссуф приходился сыном Рабии. Джейн уберегла его от гибели и негласно оплатила свой долг перед повитухой за помощь при появлении на свет Шанталь. Все матери, жены и дочери, которым, казалось, судьба предначертала скорбеть по самым близким людям, пребывали сейчас в несказанной радости.
Она могла только догадываться о том, какие чувства испытывал Жан-Пьер. Злость? Раздражение? Разочарование? Но ей самой трудно было даже представить себе кого-то, способного расстроиться из-за спасения множества людей от смерти. Она снова мельком взглянула на него, но его лицо стало совершенно непроницаемой маской. Жаль, мне не дано узнать, что творится у тебя на душе и в уме, подумала Джейн.
Их пациенты в течение буквально одной минуты разбежались. Все устремились вниз, в кишлак, чтобы приветствовать возвращение каравана.
– Не спуститься ли и нам тоже? – спросила Джейн.
– Ты иди, – ответил Жан-Пьер, – а я закончу свои дела здесь и последую за тобой.
– Хорошо, – сказала Джейн.
Как она догадывалась, ему требовалось некоторое время, чтобы полностью овладеть собой и легче было потом притвориться, как он обрадован благополучному возвращению каравана, когда встретится с его командой.
Она взяла на руки Шанталь и ступила на крутую тропинку, ведшую к кишлаку. Даже через подошвы сандалий она ощущала, как раскалились камни скалы.
Она так еще и не решилась на откровенный разговор и прямую конфронтацию с Жан-Пьером. Но это не могло продолжаться бесконечно. Рано или поздно он узнает, что Мохаммед отправил гонца, чтобы изменить заранее намеченный маршрут каравана. Разумеется, он поинтересуется потом у Мохаммеда, почему он так поступил, а Мохаммед расскажет ему о «видении» Джейн. Вот только Жан-Пьер прекрасно знал, что Джейн сама не верила ни в какие видения…
Чего я боюсь? – спрашивала она себя. Не я виновна, а он сам. И все же чувствую, словно его секрета я тоже почему-то должна стыдиться. Мне следовало выложить ему правду сразу, тем вечером, когда мы отправились на прогулку на вершину прибрежной скалы. Сохранив секрет надолго, я сама стала участницей обмана. Возможно, причина в этом. Или же она заключается в том особенном выражении, какое порой приобретали его глаза…
Решимость вернуться домой не покинула ее, но ей не удавалось придумать доводов, чтобы убедить Жан-Пьера уехать тоже. Она изобретала десятки самых причудливых планов: от присылки ложного сообщения, что его мать находится при смерти, до отравления его порции простокваши каким-то веществом, от которого у него появятся симптомы заболевания, требующего для излечения немедленного возвращения в Европу. Но, конечно, самая простая, хотя и требовавшая смелости идея состояла в угрозе рассказать Мохаммеду о шпионской деятельности Жан-Пьера. Но она никогда не пойдет на это, сознавала Джейн, поскольку разоблачить его означало обречь на неминуемую расправу. Но, быть может, Жан-Пьер поверит в ее способность привести угрозу в исполнение? Нет. Скорее всего, не поверит. Только совершенно бесчувственный, грубый и сам не ведающий жалости человек мог всерьез считать ее готовой фактически убить собственного мужа, а будь Жан-Пьер действительно столь грубым, безжалостным и бессердечным, он, пожалуй, мог сам убить Джейн.
Она ощутила озноб, несмотря на жару. Все эти мысли об убийствах абсурдны. Если пара умеет так наслаждаться телами друг друга, как мы, размышляла Джейн, ни он, ни она не опустятся до подобной немыслимой жестокости.
Приблизившись к кишлаку, она услышала пальбу из ружей в воздух – род салюта, какой афганцы устраивали всякий раз, когда что-то праздновали. Она направилась к мечети – все обычно происходило именно там. Караван вошел прямиком во двор.
