Метод Келли – Торпа не требует ни совместного распределения, ни функции полезности. На практике, чтобы избежать разорения, требуется лишь знать динамически корректируемое (от одной ставки к другой) отношение ожидаемого дохода к прибыли в наихудшем случае. Вот и все.
Экономисты отвергли идеи Торпа и Келли, несмотря на их практическую привлекательность, потому что экономисты любят общие теории стоимости активов, мировой динамики и т. п. Говорят, что знаменитый патриарх современной экономики Пол Самуэльсон считал Торпа своим личным врагом. Ни один из результатов трудов этих экономистов не выживет: стратегии, позволяющие выжить, кое-чем отличаются от способности производить впечатление на коллег.
Поэтому сегодняшний мир разделен на две группы, использующие радикально разные методы. Первый из них – это метод экономистов, которые то и дело разоряются или богатеют на комиссионных за управление капиталами, а не на непосредственных биржевых спекуляциях. Взять хотя бы пример фонда Long-Term Capital Management, в котором были собраны самые сливки финансистов и экономистов: его грандиозный крах в 1998 году привел к потерям, во много раз превышавшим их самые пессимистические прогнозы.
Второй – метод специалистов по теории информации, одним из провозвестников которого был Эд, – используют сами трейдеры и ученые, играющие на бирже. Каждый игрок на бирже, которому удается выжить, прямо или косвенно использует этот второй метод, и доказательства этого дают Рей Далио, Пол Тюдор-Джонс, фирма Renaissance Technologies и даже компания Goldman Sachs! Я говорю «каждый», потому что, как продемонстрировали Питерс и Гелл-Манн, те, кто этого не делает, рано или поздно приходят к краху.
Именно благодаря этому второму методу, если вы, например, получите 82 000 долларов в наследство от дядюшки Морри, то можете быть уверены, что на свете существует стратегия, позволяющая удвоить это наследство, ни разу не обанкротившись.
Лично меня Торп научил еще одной важной вещи. Многие удачливые биржевики, добившись первого в жизни крупного успеха, оказываются вовлечены в крупномасштабные организации с множеством кабинетов, утренними совещаниями, перерывами на кофе, корпоративными интригами. Они продолжают наращивать капиталы, в то же время теряя способность управлять собственной жизнью. Эд не таков. После того, как ему пришлось расстаться с партнерами и закрыть свою фирму (по причинам, не имевшим к нему самому никакого отношения), он не стал основывать новый мегафонд. Он ограничил свое участие в управлении средствами других (многие, оказавшись в такой ситуации, нашли бы себе уютное местечко в другой фирме и использовали бы свою репутацию для привлечения чудовищных объемов внешних средств, чтобы обеспечить себе высокие комиссионные). Но такая сдержанность требует развитой интуиции, высокого уровня самопознания. Быть независимым гораздо спокойнее, но быть независимым, участвуя в деятельности крупной организации с могущественными клиентами, невозможно. Разбираться в хитросплетениях вероятностей и так достаточно непросто; не следует добавлять к этой сложности еще и переменчивость человеческих настроений. Подлинный успех состоит в том, чтобы выйти из суетливой гонки и настроить свою деятельность так, чтобы она приносила душевное спокойствие. Торп, несомненно, усвоил этот урок. Самой беспокойной из его работ была должность главы математического факультета Калифорнийского университета в Ирвайне. По нему видно, что он действительно управляет своей жизнью. Именно поэтому, когда я увидел его во второй раз, в 2016 году, он выглядел моложе, чем при нашей первой встрече в 2005-м.
1
Любовь к учению
Самое раннее из сохранившихся у меня воспоминаний – как мы с родителями стоим на открытом крыльце с изношенными и грязными деревянными ступеньками. Дело происходит в Чикаго, мрачным декабрьским днем 1934 года; мне два года и четыре месяца. Я мерзну, несмотря на то, что на мне мои единственные зимние штаны и куртка с капюшоном. На фоне заснеженной земли выступают облетевшие черные деревья. Женщина в доме говорит моим родителям: «Нет, семьям с детьми мы не сдаем». Родители расстроены, мы уходим. Я сделал что-то не то? В чем я виноват? Эта картинка самого мрачного периода Великой депрессии навсегда сохранилась в моей памяти.
Следующее мое воспоминание относится к возрасту двух с половиной лет: меня привели к нашему любимому семейному врачу, доктору Дейли. Встревоженные родители объяснили ему, что я еще не сказал ни единого слова
[1]. Что со мной такое? Доктор улыбнулся и попросил меня показать на мячик, лежавший у него на столе. Я показал; тогда он попросил меня взять карандаш. Когда я сделал это и выполнил еще несколько заданий, он сказал: «Не беспокойтесь, он заговорит, когда будет готов». Родители вернулись домой в некотором недоумении.
После этого борьба за мою речь разгорелась с новой силой. Когда мне было года три, мама с двумя подругами, Шарлоттой и Эстель, взяли меня в знаменитый тогда чикагский универмаг Montgomery Ward. Мы сидели на скамейке возле лифта, когда из него вышли две женщины и мужчина. Шарлотта, постоянно пытавшаяся заставить меня заговорить, спросила: «Куда они идут?» Я ответил ясно и четко: «Мужчина идет за покупками, а женщины – в туалет пописать». Шарлотта и Эстель густо покраснели. Я был еще слишком мал и не знал, о чем не принято упоминать вслух: я заметил их смущение, но не понимал, чем оно вызвано. Меня также удивило то, какую сенсацию произвел мой внезапный переход от молчания к разговору.
Начиная с этого момента я заговорил, по большей части полными предложениями
[2], к восторгу своих родителей и их друзей. Они то и дело засыпали меня вопросами, на которые я часто давал неожиданные ответы. Отец решил выяснить, чему еще я могу научиться.
Оукли Гленн Торп, мой отец, родился в Айове в 1898 году, вторым из трех детей. У него был брат, старше его на два года, и сестра, на два года младше. Отцу было шесть, когда его родители разошлись. Его папа забрал его и брата и переехал в штат Вашингтон. Мать с сестрой остались в Айове. В 1915 году мой дед умер от гриппа – это случилось за три года до великой пандемии испанки
[3], от которой в 1918–1919 годах во всем мире умерло от двадцати до сорока миллионов человек. До 1917 года братья жили у своего дяди. Затем мой восемнадцатилетний отец отправился во Францию в составе американского экспедиционного корпуса, сражавшегося в Первой мировой войне. Он попал в пехоту, участвовал в окопной войне, дослужился от рядового до сержанта и был награжден за героизм в сражениях при Шато-Тьерри и в лесу Белло, а также в битвах на Марне: Бронзовой звездой, Серебряной звездой и двумя медалями «Пурпурное сердце». Я помню, как в детстве я сидел у него на коленях в дождливую погоду, разглядывая шрамы от осколков на его груди и следы от ран на пальцах.
