Юстин называл соперника Ганноном Суниатоном; это имя, вероятно, является искаженной формой имени Эшмуниатон («Дар Эшмуна»). Это было одно из самых распространенных имен в Карфагене. В 368 году до н. э. Эшмуниатон стал, опять же по словам Юстина, potentissimus Poenorum (пуническим владыкой). Аббат Павел, который перевел книгу Юстина в 1774 году, передал этот титул как «человек, которого в Карфагене ценят превыше всех», что очень близко по значению к латинскому. Поэтому Эшмуниатон был не магистратом, а лидером большинства в совете старейшин. Мы можем представить его главой фракции, объединявшей всех крупных землевладельцев, которым к тому времени удалось завоевать верховенство на политической сцене Карфагена. Анализ конституции, сделанный Аристотелем, показывает, что эта партия создала коллегиальную форму власти, при которой управлением занималась целая серия комитетов, не особенно себя афишировавших. Благодаря этому Эшмуниатон смог стать человеком, «которого в Карфагене ценили превыше всех», не занимая при этом высокого поста. Вероятно, он добился такого положения во время кризиса, который, скорее всего, разразился после смерти Магона и завершился изгнанием его сына. А поскольку царский титул имели право носить только Магониды, его, вероятно, передали какой-нибудь безобидной марионетке, в то время как реальная власть осталась в руках частных комитетов старейшин.
Назначение Ганнона Великого главнокомандующим армией произошло, вероятно, в результате изменения политической ситуации. Старшинам, очевидно, пришлось подчиниться требованию народа. Аристотель, как мы увидим позже, подчеркивал важную роль, которую играли в политической жизни Карфагена общества, названные им sissytia и которые фактически были братствами или клубами. Эти братства устраивали пиры для своих членов. Философ, вероятно, имеет в виду один из старейших и самых долговечных финикийских институтов, который называли мизра. О нем мы поговорим позже. В рассказе о падении Ганнона сообщается, что он опирался на поддержку этих братств, которые, по-видимому, продолжали существовать, несмотря на сильную оппозицию, в которую входили некоторые члены Народного собрания.
Ганнон, таким образом, получил пост генерала. Раньше его занимал человек, которого назначал царь, а если он не справлялся со своими обязанностями, то его заменяли другим. Теперь же пост главнокомандующего стал независимым, и это было результатом разделения верховной власти.
Вскоре после этого Эшмуниатон был обвинен в государственной измене, осужден судом и, вероятно, казнен, хотя Юстин не сообщает нам, от чьего лица был вынесен смертный приговор. Вполне вероятно, что в то время уже действовал трибунал Одной Сотни и Четырех, но большая часть членов этого аристократического собрания, должно быть, симпатизировала осужденному. Могло быть и так, что общественное мнение заставило его осудить Эшмуниатона против своей воли. По-видимому, в это время, как и в 409 году до н. э., Карфаген стал жертвой националистского угара. Предполагается, что старейшины даже издали указ, запрещающий обучать детей греческому языку! Этот указ столь абсурден и столь невероятен, что его вряд ли воплотили в жизнь, так что наша информация, вероятно, соответствует истине, поскольку фальсификаторы обычно старались сочинять вполне достоверные истории. В качестве доказательств в суд были представлены письма, написанные по-гречески, которые якобы Эшмуниатон отправлял Дионисию. В них сообщалось о планах пунического Верховного командования и подчеркивались недостатки характера Ганнона, в особенности его лень. Очень хочется верить, что эти письма составлял сам Ганнон, желая рассорить членов оппозиции и избавиться от их лидера. Ганнон знал, что большинство старейшин его ненавидят, и решил их запугать.
Эта война велась также же нерешительно, как и все предыдущие. Дионисий решил повторить маневр, который принес ему победу в 398 году до н. э., и двинулся к главной пунической военно-морской базе, надеясь овладеть ею еще до того, как враг высадится на берег. Он пересек весь остров, нигде не встречая сопротивления, и атаковал Лилибей (современная Марсала), которая сменила Мотью. Тот факт, что он сумел без труда совершить такой поход, доказывает, что в этой провинции карфагеняне держали лишь небольшое войско. И вправду, в начале всех своих кампаний им приходилось ждать, пока не будет набрана наемническая армия, и только после этого они начинали воевать. Тем не менее Лилибей оказал сильное сопротивление, и тирану пришлось отступить. Но вскоре после этого в арсенале Карфагена случился пожар. Когда Дионисий узнал об этом, он решил, что теперь ему нечего опасаться атаки вражеского флота, и отослал большую часть своих судов в Сиракузы. На траверзе горы Эрике остался лишь один дивизион греческих кораблей, стоявших на якоре. На него неожиданно напала карфагенская эскадра из 200 судов, которой удалось избежать пожара. Ганнон высадился с армией на берег, но развивать свой успех не стал – близилась зима, и он решил заключить перемирие. Весной 367 года до н. э., еще до истечения срока этого перемирия, умер Дионисий.
Смерть главного противника стала неожиданным подарком для карфагенян. Дионисий-младший, наследовавший отцу, был явно не из того теста. Более того, прежде чем приступить к боевым действиям, он должен был еще укрепить свою власть, поскольку его окружали многочисленные враги, среди которых было много членов его собственной семьи. Поэтому перемирие было продлено на тех же самых условиях, что и в 367 году.
Бездействие Ганнона было непростительным, и он вскоре очень сильно об этом пожалел. У него появился новый соперник, словно в компенсацию за смерть Дионисия, и, хотя он не собирался воевать с Карфагеном, осада Сиракуз, которую начал еще Магон, стала совершенно бессмысленной. Одновременно со смертью сиракузского тирана власть в Таренте захватил Архит, который очень быстро превратил эту старую спартанскую колонию в столицу конфедерации под названием Великая Греция. Даже италийские племена Апулии и Лукании вынуждены были признать ее власть. Сиракузы и Тарент – два дорических города – всегда находились между собой в дружеских отношениях, а теперь эту дружбу скрепил еще и официальный договор между Архитом и Дионисием Г1. Это означало, что города, расположенные на берегу пролива, теперь лишились всякой надежды на независимость, а Карфаген – всяких надежд на возможность воевать в этих местах.
Чтобы компенсировать эти потери, Карфаген, несомненно, укрепил свои связи с Этрурией. О тесных взаимоотношениях двух народов свидетельствует отрывок из произведения Аристотеля, который подвергся многочисленным комментариям (Полибий, «Истории»). Его точный смысл объяснил Брунел в книге «Греческая керамика Марселя», написанной им в соавторстве с Ж. Вилларом. Он утверждает, что великий философ пытался методом доведения до абсурда показать, что, каковы бы ни были отношения между отдельными людьми и группировками, весь город за это не отвечает. Если для того, чтобы объединить противоборствующие партии в единое целое, нужно всего лишь заключить политическое соглашение, каким бы оно ни было, то оно должно быть заключено, как, например, поступили этруски и карфагеняне. Из этого, конечно, вовсе не следует, что Этрурия и Карфаген слились в единое государство – как считали многие. Аристотель тут же добавляет, что у них не было ни федеральных органов, ни общих принципов государственного устройства, и «нет сомнений, что оба народа объединились для проведения общей политики в отношении импорта, а также на основе соглашений, которые запрещали наносить ущерб друг другу, и на основе военных договоров».
