Ганнон потерял власть где-то около 360 года до н. э. До нас дошел красочный драматический рассказ о заговоре, в котором содержится очень важная историческая информация: «Когда на Сицилии произошло это событие, Ганнон, главный человек среди карфагенян, живущих в Африке, применил свою власть, которая превосходила власть правительства, для обеспечения своего суверенитета и попытался, убив старейшин, стать царем. Выполнить это гнусное намерение он решил в день свадьбы своей дочери – это помогло бы ему прикрыть свое подлое деяние помпезной религиозной церемонией. Для этого он приготовил пир для простых людей в общественных портиках и еще один – для старейшин в своем собственном доме, так чтобы, насыпав яда в чаши с вином, убрать их тайно и без свидетелей и после этого с легкостью захватить управление в городе, когда ему никто не будет мешать. Но этот заговор был раскрыт шпионами магистратов; подлые планы Ганнона были разрушены, но не наказаны, из опасений, что если дело раскроется, то возникнет больше проблем, чем возникло бы после выполнения задуманного Ганноном плана. Удовлетворившись поэтому простым предотвращением убийства, они своим указом просто ограничили расходы на свадебные торжества и велели, чтобы это приказ исполнялся не только им, но и остальными горожанами, чтобы никто не догадался, для чего это было задумано. Не сумев исполнить свой замысел, Ганнон решил предпринять новую попытку, поднял восстание рабов и назначил новый день для убийства старейшин, но, узнав, что его снова предали, закрылся, из опасения, что его привлекут к суду, в мощной крепости с 20 тысячами вооруженных рабов. Здесь, пока он убеждал африканцев и царя мавров присоединиться к нему, его схватили и высекли бичом, а потом выкололи ему глаза, сломали руки и ноги, словно надеясь исторгнуть искупление [его грехов] из всех конечностей, а потом казнили при всем народе, и его тело, связанное веревками, прибили к кресту. Всех его детей и родственников, которые были ни в чем не виноваты, тоже отдали в руки палачу, чтобы не осталось в живых ни единого человека из этой подлой семьи, который мог бы выполнить его гнусный план или отомстить за его смерть».
Хотя этот текст содержит массу политических, социальных и экономических сведений, касающихся Карфагена, которые, несмотря на риторику автора, сразу же бросаются в глаза, никто еще не подвергал его тщательному анализу.
Рассмотрим сначала характер и роль самого Ганнона. Как уже отмечал Гсел, он сильно отличался от обычного греческого тирана. Последние при захвате власти опирались на самые низшие слои населения или на армию. Ганнон не сделал ни того ни другого, ибо, будучи генералом, он тем не менее не имел войск под своим командованием – что, кстати, доказывает, что к тому времени война в Африке уже закончилась. Народ в его плане не играл никакой роли. Конечно, во второй части истории Ганнон сумел вооружить 20 тысяч рабов, но никто не говорит о том, что он подбивал на восстание бедняков Карфагена; впрочем, в IV веке до н. э. такие действия были еще не в моде. Нет и свидетельств того, что он использовал чужих рабов – только своих собственных; это были, вероятно, крепостные с его земель, а крепость, в которой он засел, несомненно, стояла в сельской местности. Отсюда он призывал к восстанию африканцев – то есть ливийских подданных Карфагена. Он также заручился поддержкой влиятельных саидов. Ганнон действовал скорее как берберский князь, а не как политический агитатор классического мира. На протяжении всей истории Магриба политическую нестабильность всегда порождало неожиданное выступление племен, которым руководил воинственный вождь или его клан.
Впрочем, «африканский» характер Ганнона проявился лишь во время второй попытки захватить власть. Во время первой он использовал специфические пунические учреждения. Не следует забывать, что карфагенский свадебный пир, сопровождавшийся религиозными церемониями, вовсе не был семейным делом, и на него приглашали огромное количество гостей. Участвовали в нем и братства, существовавшие при храме. Вряд ли, впрочем, в тот период в Карфагене существовали «общественные портики». Вместо них были портики, окружавшие двор храма
[24]. Мы знаем к тому же, что в пунических храмах имелись специальные залы для свадебных пиров. Именно здесь обычно и собирались члены различных братств (мизра, марзеа, сапах), и отсюда исходило их политическое влияние (описанное Аристотелем). Эти-то братства Ганнона и пригласил на пир, и, сделав это, он собрал всю городскую элиту, которая была гораздо более многочисленной, чем та, из которой выбирали старейшин. Эта элита имела такое прочное положение, что могла им противостоять. Вполне возможно, что эти братства уже показали свою силу, которая помогла Ганнону победить Эшмуниана в 368 году до н. э. Но на этот раз они отказались его поддержать, поскольку его планы были слишком амбициозными, и олигархическая пропаганда это особо подчеркивала. Впрочем, вполне вероятно, что необычный план по массовому уничтожению всех членов совета тоже был придуман пропагандой.
В оппозиции к Ганнону оказалась группа магистратов, которые поддерживали старейшин. Мы не знаем ни их титулов, ни их обязанностей, но нам известно, что они контролировали дела и, без сомнения, содержали полицию. Те люди, которые донесли о заговоре, названы у Юстина министрами; вполне возможно, что они были шпионами магистратов, а вовсе не заговорщиков
[25].
История Ганнона позволяет пролить свет на социальную организацию Карфагена, которая кажется нам совсем не сложной по сравнению с организацией современных Карфагену греческих городов. В этой структуре богатство распределялось неравномерно, и существовали «кланы» или братства, которые еще не слились в единое гражданское общество. Чтобы найти аналоги этому в Греции, мы должны вернуться в VI или даже VII век до н. э. Аристотель был прав, сравнив Карфагенскую республику с самыми архаичными греческими городами Спарты и Крита.
Конституция Аристотеля
Сведения о конституции Карфагена, которые сохранил для нас Аристотель, до сих пор являются самым ценным источником сведений об общем пуническом праве. Она была создана в середине IV века до н. э. Различные этапы понимания Аристотелем жизни великого африканского города очень хорошо описал Вейл. Поначалу Аристотель считал карфагенян варварами вроде персов, кельтов и македонцев. Это отношение хорошо заметно в некоторых отрывках из книги VII его «Политики». Интерес философа к жителям Карфагена в это время был чисто этнографическим. Позже он понял, что их конституцию можно сравнить с конституциями Македонии и Крита. Поэтому, несмотря на все ее «отклонения», она приближалась к идеалу политейи Аристотеля. С этим отношением он писал главу II второй книги, которая вовсе не является анализом пунической конституции, основанным на его трактате «Конституция Афин», а лишь попыткой определить ее основные характеристики в сравнении с греческими методами управления, которые он уже исследовал. В этом смысле он пытался найти ее место в системе своих социологических воззрений. И наконец, в последние месяцы своей жизни Аристотель получил новую информацию о пунической истории и законах; он узнал о династии Магонидов и о перевороте Ганнона. Нам неизвестно, изменилась ли его точка зрения и смогли ли последние события изменить его отношение к Карфагену, но теперь он включил этот город в число демократий. Если принять во внимание все вышеизложенное, то нам станут понятны те проблемы, с которыми мы сталкиваемся, пытаясь интерпретировать взгляды Аристотеля на карфагенскую систему управления. Следует отметить, что для современных историков эти проблемы стали еще более острыми, ибо, вместо того чтобы принять текст книги Аристотеля в том виде, в каком он до нас дошел, они пытаются согласовать его с любой другой информацией о пунической конституции, которая у нас имеется. При этом они забывают о том, что с течением времени эта конституция могла измениться, и создают себе проблемы на ровном месте.
