Мы будем шаг за шагом следовать за текстом Аристотеля, помня при этом, что он отражает положение вещей, сложившееся ко второй половине IV века. Если вы думаете, что мы найдем здесь описание монархии Магонидов или рассказ о демократии времен Ганнибала, то глубоко ошибаетесь. Глава II второй книги Аристотеля начинается с восхваления пунической конституции, которая сравнивается с македонской и критской, уже описанными в предыдущих главах. Жители Карфагена подчинялись закону, в котором не было ни тирании, ни поводов для мятежей. Позже, когда Аристотель узнал о династии Магонидов, его оптимизм несколько уменьшился – эту монархию он классифицировал как тиранию. Ему стало также известно о попытке Ганнона устроить революцию. После этого философ проводит параллели с институтами Македонии: Сисситию он приравнивает к спартанской Фидитии. Это были, как мы уже говорили, «кланы» или «фиасой» (мизра, сапах, марзеа), то есть старые языческие или религиозные группировки, которые составляли основу общественной жизни и собрания которых часто принимали форму пиров. Хотя приравнивание Сисситии к Фидитии вполне объяснимо, оно тем не менее вряд ли оправдано. Между Фидитией или клубами товарищей по оружию у македонян и семитскими религиозными братствами нет ничего общего.
После этого Аристотель отождествляет трибунал Одной Сотни и Четырех с Эфорой, имея на это полное право. Хотя оба этих института строились на разных принципах, они играли одну и ту же роль – защищали аристократический режим. В этой связи Аристотель сообщает нам, что члены Одной Сотни и Четырех избирались по своим достоинствам, но на самом деле, как мы увидим ниже, их назначали пентархи. Он считал такую систему более предпочтительной, чем выборы эфоров членами Апеллы. Это замечание является доказательством того, что цари Карфагена, которых Аристотель сравнивал с базилеями Спарты, никак не могли быть суффетами, ибо суффеты избирались Народной ассамблеей всего на один год. С ними мы еще встретимся в главе, посвященной Ганнибалу. Если бы это было не так, то Аристотель убрал бы свой панегирик Карфагену на том основании, что Одна Сотня и Четыре – это не выборный орган, и указал бы, что главные магистраты в нем избираются жителями города. Далее Аристотель описывает систему выбора царя, но термины, которые он использует, не до конца ясны. Он говорит, что власть не передается по наследству в одной семье, но при этом цари и не избираются народом, а далее сообщает (§ 5), что и царей, и генералов выбирают с учетом их заслуг и состояния. Кандидатов на эти посты, вероятно, обязывали потратить крупную сумму денег на общественные нужды. Скорее всего, это означало, что они должны были устраивать пиры и банкеты – как сделал Ганнон Великий, предъявив свои права на верховную власть, – а также выделять деньги на строительство памятников и общественных зданий, снабжение армии и флота и т. д. Подобная практика была распространена в римской Африке, где люди, занимавшиеся благотворительностью, официально получали такие титулы, как «друг горожан», или «украшение народа» и т. п. Аристотель особенно подчеркивал, что выборы царей происходили точно так же, как и выборы генералов, и победителя среди кандидатов на тот или иной пост выбирало одно и то же жюри. В этой связи Диодор сообщает нам, что в 310 году до н. э. Герусия поручила Ганнону и Бомилькару вести войну с Агафоклом.
Мы знаем, что в IV веке до н. э. цари и генералы занимали свои посты в течение нескольких лет. Ганнон Великий правил очень долго, как и его сын Гиско и внук Гамилькар – тот самый Гамилькар, который сначала поддержал Агафокла, – а также Бомилькар, который отстоял Карфаген во время вторжения последнего. Трудно предположить, чтобы все они избирались на один год, а потом регулярно переизбирались. Зато во II веке суффеты, выбранные на один год, в следующих выборах уже не участвовали.
Гамилькар, внук Ганнона Великого, носил титул мелека, или царя (Диодор, XX, 33, 2). Его отец, Гиско, вероятно, тоже имел этот титул, если судить по тому, что он «отпраздновал» свой триумф над врагами, который, по-видимому, был царским ритуалом, пришедшим в Карфаген во времена фараонов. Бел ох был прав, говоря о династии Ганнона. Впрочем, в следующем поколении царский титул перешел к соперничающей с ними семье, и в 309 году его носил Бомилькар. Его дядя Гамилькар был его предшественником на Сицилии и соперником другого Гамилькара, царя, сына Гиско. Таким образом, существовала особая процедура, в ходе которой царский титул переходил из одной семьи в другую. Более того, главнокомандующий войсками, который был тесно связан с монархом и во времена Магонидов был ему подчинен, теперь стал совершенно независимым. Старейшины устроили так, чтобы царь мог получить в главнокомандующие генерала, принадлежащего к оппозиционной фракции. Так, в 318–314 году до н. э. командование войсками в Италии было разделено между двумя Гамилькарами. В 309 году, несмотря на вторжение в Африку Агафокла, генералом при царе Гамилькаре стал Ганнон, питавший к нему наследственную ненависть. (Мог ли этот Ганнон быть еще одним потомком Ганнона Великого?)
В 309 или 308 годах до н. э. Бомилькар предпринял попытку переворота и заставил аристократию отменить монархию. С тех пор во главе армии стояли не цари, а генералы. Титул мелека не исчез, он просто превратился в почетное звание.
И цари, и генералы в равной степени подчинялись политическому трибуналу Одной Сотни или Одной Сотни и Четырех. Аристотель упоминает об этой организации дважды: в § 2 он сравнивает ее с комиссией эфоров в Спарте, а в § 4 сообщает, что судьи избирались пентархами.
Аристотель пишет: «Комиссии пяти, или пентархи, которые держали под своим контролем многие важные вопросы, не только заполняли свои собственные вакансии [методом] кооптирования, но и назначали членов Сотни, верховного конституционного органа. Более того, они дольше всех других занимали свои должности; получая власть еще до того, как стать членами этого комитета, они пользовались ею и после того, как переставали ими быть. С другой стороны, все они были представители богатых аристократических семейств, о чем свидетельствует тот факт, что они не получали никакой платы и не избирались народом…»
Ни в одном другом документе, касающемся Карфагена, мы не найдем упоминания о комитетах, состоявших из пяти человек, а Аристотель ничего не говорит о том, сколько их было и каковы были их обязанности. По-видимому, это были исполнительные органы, эквивалентные пробулоям, которые в некоторых греческих городах имели влиятельные органы в составе советов.
В III веке ни Полибий, ни Ливий не упоминают о пентархах. Они пишут только об одном тайном органе в составе совета старейшин, имевшем ограниченную власть, а Аристотель его полностью игнорирует. Вполне вероятно, но совсем не обязательно, что этот тайный совет был создан путем слияния нескольких пентархов.
Аристотель пишет лишь о двух главных магистерских органах власти: монархии и генералитете, но допускает, что в Карфагене могли существовать и менее значимые посты (в § 6).
Эти посты, по крайней мере два из них, занимали суффеты. В III веке суффеты были в первую очередь судьями, и эта функция точно соответствует значению этого семитского слова. Согласно Аристотелю, все дела слушались одними и теми же магистратами; специализированных судов, как в Спарте, в Карфагене не было. С первого взгляда может показаться, что вся юридическая власть находилась в руках Одной Сотни и Четырех. Впрочем, вполне вероятно, что Аристотель считал их политическими магистратами, а не судьями. Поэтому можно предположить, что суффеты слушали и гражданские и уголовные дела.
