Другое, очень похожее святилище, которое могло прилегать к пригородной вилле, было найдено севернее Карфагена, в районе, называемом сейчас Амилькар. Среди прочих вещей в нем был обнаружен терракотовый фриз, на котором изображены члены Дионисова братства. Это еще одно свидетельство влияния эллинистической культуры на местную религию.
Самые поздние стелы в тофете весьма многочисленны, но располагаются в беспорядке, поскольку их использовали римляне, создавшие на месте Карфагена свою колонию. Эти памятники в большинстве своем отличаются невысоким качеством работы. На многих довольно грубо высечено изображение овцы – скорее всего, той, что была принесена в жертву вместо ребенка. Хаос, царящий в верхних уровнях тофета, не позволяет нам определить, какова была доля подобных жертвоприношений.
Гробницы из некрополя Одеон, датируемые описываемым периодом, тоже содержат очень грубые стелы.
Небольшой городок Дар-эс-Саф на Кап-Бон был, вероятно, разрушен Регулом и больше уже не возрождался, тем не менее его остатки помогают нам представить, как выглядели такие городки в последний период пунической истории. Дома здесь были гораздо комфортабельней, чем в Бирсе. Все они имели большой круглый внутренний дворик, в одном из которых сохранился портик в греческом стиле. Все они имели ванные комнаты, оборудованные в соответствии с последними идеями о комфорте и отдыхе. Тем не менее последний жилой слой демонстрирует значительное снижение жизненного уровня горожан
[38].
Нет никаких сомнений в том, что во II веке до н. э. карфагеняне были гораздо беднее, чем в III. Монеты того времени не отличаются высоким качеством. Тем не менее Полибий считал, что перед самой гибелью Карфаген был богатейшим городом в мире. У него были огромные запасы капитала, который не был реализован. Это подтверждают произведения искусства и погребальные предметы, сохранившиеся в тофетах. Та необыкновенная быстрота, с которой он возродился после войны, говорит о том, что Карфаген был очень богат. По-видимому, его жители, как и большинство их соотечественников в Греции и даже в Италии, в отличие от своих предков, не горели желанием отдавать свои сокровища богам умерших. Новые формы религии, менее требовательные и более личные, а также менее суровый образ жизни постепенно заменили старые обычаи и старую веру, как и повсюду. Тем не менее патриотизм карфагенян был еще очень высок, как и их необыкновенная стойкость, благодаря которой они выжили в суровых условиях и чуть было не создали мировую империю. И карфагеняне вскоре доказали, что остались верны этим добродетелям, предпочтя массовое самоубийство подчинению захватчикам и упадку.
Гибель Карфагена
Мы, наверное, так никогда и не узнаем, почему Рим терпел существование Карфагена целых 50 лет, а потом неожиданно начал несправедливую, жестокую и, более того, тяжелую войну на уничтожение города, который больше уже не представлял для него никакой опасности. Гсел высказал предположение, что Масинисса был уже недалек от осуществления своих планов, и Рим не хотел смириться с тем, что в Африке появится новое мощное объединенное царство. Эта гипотеза в свое время безо всякого обсуждения была принята всеми историками, в том числе и автором этой книги. Только один человек – Б.Х. Уормингтон – высказался в 1960 году против нее. Автор данной книги теперь считает, что Уормингтон был прав, хотя и не смог объяснить тогда, почему Рим так неожиданно изменил свою политику. Этот историк считал разрушение Карфагена преступлением, совершенным безо всяких причин.
Гсел основывал свою интерпретацию событий на тексте речи, которую, по словам Аппиана и Диодора Сикула, произнес друг Сципиона Африканского – вероятно, Цецилий Метелл – во время дискуссий, происходивших перед подписанием договора 201 года до н. э. Однако, как утверждает Уормингтон, для того чтобы Карфаген не попал в руки Масиниссы, вовсе не надо было его уничтожать. Нумидийская партия Ганнибала Скворца была создана, вероятно, приблизительно около 170 года, то есть в те времена, когда пуническо-нумидийские отношения немного улучшились. Эта «центристская» партия состояла из умеренных аристократов, находившихся между ультраконсерваторами Ганнона III Великого и демократами. До 155 года она, по-видимому, была очень популярна. Но в 155 году до н. э. эта партия стала жертвой яростного взрыва народного гнева, и ее лидеров отправили в ссылку. Вскоре после этого Карфаген объявил войну Масиниссе. Именно в этот момент, когда пуническо-нумидийские отношения резко ухудшились, Рим и решил вмешаться, чтобы противодействовать захвату, хотя, когда у власти находился Ганнибал Скворец, он этого не сделал, находясь с Карфагеном в хороших отношениях. Гсел, без сомнения, считал, что разгром карфагенской армии нумидийцами привел к тому, что к власти вернулись друзья Масиниссы. На самом деле демократы оставались у власти, пока не стало ясно, что Рим готовится к войне. Только тогда управление страной было поручено настоящим союзникам Рима, то есть олигархам Ганнона, и они руководили ею до смены политики после ультиматума консула. В 150 году Масиниссе было уже 88 лет. Если бы он и стал правителем Карфагена, у него все равно не было бы времени на то, чтобы организовать какое-нибудь предприятие, которое создало бы угрозу для Рима. Можно было легко себе представить, что решение вопроса о престолонаследии будет крайне сложным, поскольку у него было три законных наследника и бесчисленное множество побочных сыновей. Поэтому пестрое по национальному составу царство вряд ли сумело бы пережить его самого. Шансов на это стало бы еще меньше, если бы ему удалось в последний момент присоединить Карфаген, ибо этот город сразу бы вернул себе независимость, при правлении того или иного царевича. Поэтому «неминуемая опасность», которая, как думают, заставила Рим начать войну, была чисто гипотетической и совершенно надуманной.
Следует добавить, что меры, которые предпринял Рим для того, чтобы устранить угрозу, могли только усилить ее. После длительной отсрочки решение сената было бы сообщено консулом совету тридцати. Карфагеняне получили бы приказ покинуть свой город и переселиться в глубь материка. Это был самый лучший способ заставить людей, лишенных всяких средств к существованию, явиться к царю Нумидии и предложить ему свои услуги – ибо только он мог найти для них занятие. И тогда Масинисса или его преемники оказались бы окруженными массой финикийских эмигрантов, ненавидевших Рим и готовых на все, чтобы вернуть себе потерянные земли.
Поэтому мы должны отказаться от мысли о том, что «Рим поспешил наказать Карфаген за нападение на Масиниссу еще до того, как Масинисса стал его господином и смог его защитить» (С. Гсел). Можем ли мы после этого отказаться от всякой надежды найти причину столь внезапного гнева Рима на своего бессильного врага? Катон обладал тяжелым характером и не отличался широтой взглядов, но ни глупцом, ни легковозбудимым человеком его не назовешь. Он не мог начать тяжелую войну по чисто эмоциональным причинам.
