Его рука снова начала двигаться вдоль члена, скользя от головки к основанию в быстром, неконтролируемом темпе, и всего через несколько мгновений он взорвался, то ли выдохнув, то ли вырычав одно-единственное слово в момент оргазма, пронзившего тело:
– Кончай!
Он мог не говорить ей ничего. Ни приказывать, ни позволять… Только от того, что видела, как его ладонь смыкается на члене, как пальцы сжимают его, как он двигается, меняя темп, – можно было взорваться оргазмом.
Арина надсадно дышала, поглощая кислород жадными короткими порциями. Грань удовольствия, через которую она до сих пор не переступила, была острой, заполняя собой всё. Но когда Королёв кончил, сдерживаться больше сил не осталось. Даже если бы он не разрешил, она не смогла бы терпеть. Несколько рваных судорожных движений, невесомое прикосновение к напряжённому клитору, и она выдохнула стон, следом – ещё один, и ещё. Громко, почти срываясь на крик.
По телу проходили волны слепящего удовольствия, Арина продлевала сладкую агонию, продолжая ласкать себя, и каждое прикосновение отзывалось внутри неё новой вспышкой.
Она так и сидела перед Королёвым, не сводя ног. Только теперь, когда возбуждение схлынуло, заместившись наслаждением, и когда в мир стали возвращаться звуки, запахи, абрисы окружающих предметов – вернулось и понимание, что именно произошло.
Арина убрала руку и тут же села ровно. Подобрала с пола пеньюар, будто хотела запоздало прикрыться. Будто стыдилась того, на что только что решилась.
Бросив последний взгляд на Королёва, она всё же поднялась из кресла, уговаривая себя не сорваться тотчас и не сбежать. Потому что вдруг осознала – если бы он не просил её ни о чём, она сама хотела бы сделать всё точно так же, как это произошло между ними сейчас. Сначала говорить ему о своих желаниях, заводясь от одних только слов, следом – перестать себя контролировать. Сидеть напротив, видеть, как его рука двигается на члене и ласкать себя, представляя, что это он её трахает.
И это осознание понудило её быстро, будто она боялась передумать и желала остаться, дойти до двери и выйти из спальни Романа.
Даже если он был против. Даже если ждал, что она задержится. Даже если у него были совсем другие планы на эту ночь.
Только очутившись в коридоре, Арина накинула на плечи пеньюар и быстро, надеясь никого не встретить по дороге, вернулась к себе в комнату.
Часть 1. Глава 4
В ту ночь Роман долго не мог уснуть. Произошедшее между ним и Ариной было слишком даже для него. Слишком остро. Слишком неконтролируемо. Слишком безумно. И хорошо – тоже слишком.
Хотя, быть может, все дело было в том, что после аварии и до этого самого момента у него не было женщины. Тем не менее, он не мог признать, что и до автокатастрофы редко испытывал что-то подобное. Так, чтобы дойти в своих действиях до полного забытья. Так, что долго не мог выровнять дыхания. Так, что был не в силах избавиться от все ещё стоящей перед глазами картины того, как кончает Арина, раскрытая перед ним в полном бесстыдстве своего желания.
Измученный бессонницей, он выкатился из своей спальни около двух часов ночи и направился в кабинет, служивший в доме также библиотекой, хотя покойный отец читать не любил совершенно и огромная коллекция книг была им собрана скорее престижа ради, чем для пользования по прямому назначению.
А вот сам Роман по-настоящему любил книги. Нередко их выдуманные миры были тем единственным местом, где можно было спрятаться, чтобы забыть о кошмаре, который творился в этом доме.
Глядя на длинные ряды корешков, Королёв наткнулся взглядом на стоявший на нижней полке старый семейный альбом и вспомнил то, что сказал ему в ресторане брат.
«Ты что, правда не заметил, как она похожа на ту беглую?»
Роман протянул руку и вытащил из шкафа альбом в жёлтом бархатном переплете. Положил его на колени, какое-то время молча разглядывая серебряный вензель в виде буквы «К» на обложке. Королёвы. Одни из первых поселенцев в этих местах. Беспрерывные поколения рыболовов, моряков и судовладельцев. Негласные «морские короли» города – неофициальный титул, закрепившийся за представителями семьи ещё до революции. Люди, принадлежащие к числу самых влиятельных в северных краях.
И почти все, как один – ублюдки, каких ещё поискать. И он, похоже, не стал исключением, хотя когда-то воображал, что может построить иную жизнь, чем его отец или дед. Но, видимо, от себя и голоса крови убежать невозможно.
Он раскрыл альбом, касаясь старых картонных страниц, в которые были вставлены фотографии, так аккуратно, будто от неосторожного движения могли рассыпаться. Остановился взглядом на одном из снимков, ощущая, как больно кольнуло что-то в сердце.
Мама. Такая молодая, такая красивая. И такая несчастная.
Глядя сейчас на улыбающуюся с черно-белого фото беззаботную красавицу с огромными глазами, которая даже обычный пуховый платок умела носить так, словно это была корона, невозможно было представить себе, как трагично сложилась ее судьба.
Именно она, настоящая «северная жонка» во многом тащила на себе семью. Это она после распада советской власти инициировала возрождение из пепла семейного дела, которым Королёвы занимались ещё до войны – морских грузоперевозок. Это она угробила собственное здоровье и молодость на то, чтобы у детей все было, работая наравне с мужем. Это она приняла в дом оборванного мальчишку Костю, прижитого супругом на стороне в то время, как сама была беременна Романом.
Город, в котором они жили, был небольшим. Все прекрасно знали, кто отец Константина, в том числе и сам мальчик. И когда мать его однажды просто шагнула вниз из окна коммунальной квартиры на девятом этаже, Косте было совершенно некуда больше идти, кроме как к отцу, который не признал его даже к концу жизни.
А вот мать Романа – приняла. Без упрёков и скандалов, не перекладывая на ребенка вину за предательство мужа. Вот только прожила после этого совсем недолго.
Рома помнил, как сейчас, ужас тех моментов, когда отец бил мать, пользуясь тем, что, подорвав здоровье, она стала настолько слаба, что не могла дать ему отпор. Постоянно обвинял в изменах только на основании того, что жена была красива, хотя сам перетрахал, наверное, половину женского населения города.
Рома помнил свою беспомощность в эти страшные мгновения. Помнил, как цеплялся за ноги отца, пытаясь помешать избиениям, как плакал, умоляя оставить мать в покое. Помнил полные ужаса глаза Кости, забивавшегося в такие минуты в угол, словно боялся, что отец ударит и его.
Но никакие слезы и мольбы не помогали. Это были напрасные унижения, от воспоминания о которых нутро пожирали гнев и ненависть даже сейчас, много лет спустя.
И ещё он помнил стыд. От того, что после смерти матери они с Костей нередко подбирали пьяного отца на улицах города. Посреди ночи их нередко будили телефонные звонки, и, подняв трубку с плотно угнездившейся в душе тревогой, Рома из раза в раз слушал, как разные голоса говорили, что тот валяется, бесчувственный, где-то на рельсах или обочине дороги. И братья шли к нему, с трудом волоча грузное тело до дома, хотя стоило бы его выкинуть, как свинью в канаву, чтобы сдох за все, что сделал с матерью. За то, что однажды после побоев она так и не встала больше с постели.
