– Я не могу защищать мир и одновременно думать об этом.
Кейт посмотрела ему в глаза.
– Только так и можно.
Август согнулся.
– Я не могу.
– Почему?
– Потому что это слишком больно. – Августа передернуло. – Каждый день, каждая потеря причиняет мне боль.
– Верно.
Кейт взяла его за руку, и их пальцы переплелись, и на миг Августу померещилось, что он опять свернулся клубком на дне ванны, лихорадка рвется наружу, и его единственная опора – рука Кейт и ее голос:
«Я не дам тебе уйти».
Она крепче сжала его ладонь.
– Посмотри на меня, – проговорила Кейт, и он заставил себя поднять голову. Ее лицо было в считаных дюймах от его лица, а ее глаза сделались темно-синими, не считая жестокой серебряной трещины.
– Да, это больно, – подтвердила она. – Тогда сделай так, чтобы боль того стоила.
Август позволил себе прижаться лбом к ее лбу.
– Как?
– Не давать уйти, – шепнула Кейт. – Держаться – за гнев, за надежду, за что угодно, лишь бы хоть что-то заставляло тебя продолжать сражаться.
«Это ты», – подумал Август.
На мгновение мир сделался простым, потому что именно Кейт заставляла его продолжать битву, она смотрела на него и одновременно смотрела сквозь него и не давала ему уйти.
Август не принимал решения поцеловать ее. Но внезапно ее губы очутились в дюйме от его губ, а в следующее мгновение он коснулся ее губ своим ртом, а затем она поцеловала его в ответ, их тела переплелись, и вот уже Кейт очутилась сверху, прижимая его к постели.
Августу доводилось чувствовать страх, ноющий голод и ровное спокойствие, возникающее, когда он забирал душу, – но он никогда не испытывал ничего подобного. Он погружался в музыку, проваливался в ноты, мир ненадолго истаивал – и все равно это было не то. На сей раз не было ни Лео, ни Ильзы, ни Соро – только тепло кожи Кейт и память о россыпи звезд и просторе полей, о трибуне на школьном стадионе, о черно-белых кошках, о яблоке в лесу, о метках на коже и о музыке, о бегстве и горении – и еще отчаянное, безнадежное желание чувствовать себя человеком.
А потом их губы снова соприкоснулись, и та версия его, которую он изо всех сил старался утопить, вынырнула на поверхность, жадно хватая ртом воздух.
На мгновение все стало просто.
Кейт забыла про солдата в камере и про тикающую бомбу у себя в голове, и Август – его прохладная кожа и музыка прижавшегося к ней тела – заглушил яростный голос у нее внутри. Внезапно комнату словно озарил свет, неяркий, приятного красного цвета…
Кейт ахнула и отшатнулась: она осознала, что свет исходит от нее. Август тоже его заметил и наполовину спустился, наполовину свалился с кровати, приземлившись на груду книг.
Кейт обессиленно прислонилась к изголовью. Первые капли красного света уже тускнели, уходили под кожу. Она покосилась на Августа.
И захохотала.
Смех выплеснулся внезапно, как безумие, и у нее из глаз брызнули слезы. А Август покраснел от смущения, как будто она смеялась над ним, или над ними, или над этим вот – а не над всем, не над нелепостью их жизни, не над тем фактом, что ничто никогда не будет легким, или обычным, или нормальным.
Кейт крепко зажала рот рукой. В конце концов смех стих, и она расслышала слова Августа. Он просил прощения.
– За что? Ты разве знал, что произойдет?
Август в ужасе уставился на нее.
– Знал ли я, что если я тебя поцелую, то вытяну твою душу наружу? Что эффект получится такой же, как от боли или от музыки? Нет, я, наверное, прогулял урок.
Кейт изумленно заморгала.
– Август, это что, был сарказм?
Он пожал плечами, обрушив очередную стопку книг у себя за спиной. Кейт подвинулась, освобождая место.
– Иди сюда.
Он посмотрел на нее с несчастным видом.
– Я лучше побуду тут, внизу.
– Я постараюсь тебя не трогать, – сухо сказала она. – Иди давай.
Август неуклюже поднялся, пригладил волосы и шагнул к ней. Щеки до сих пор горели. Он опустился на край кровати, настороженно посмотрел на Кейт, словно боялся ее или думал, что она должна отпрянуть от него. Но Кейт лишь растянулась на дальней стороне, и, когда он наконец опустился рядом, она повернулась к нему.
Август зажмурился, и Кейт принялась рассматривать темные ресницы, запавшие щеки, черные черточки, обвивающие запястье. На них снизошел покой, и Кейт захотелось спать, но стоило ей закрыть глаза, как перед ее внутренним взором вставал солдат в камере.
Но она кое в чем созналась, так тихо, что она думала – надеялась, – что Август не услышит.
Два слова, которые она поклялась никогда не произносить вслух в мире, полном монстров.
– Мне страшно.
Август оставался с Кейт, пока она не задремала.
Он не брал ее за руку, не решался снова к ней прикоснуться после того, что было… При мысли о произошедшем он покраснел. Но если бы Кейт не заметила красный свет, если бы их губы соприкасались чуть дольше, если бы его руки касались кожи, а не одежды…
Настала полночь, отмеченная лишь новой выжженной меткой на его коже.
Сто восемьдесят пять дней без падения.
«Метки ничего не значат, – проворчал Лео. – Плюнь уже на них».
Но его брат ошибался. Даже когда Август думал, что хочет позабыть о них, какая-то его часть продолжала держаться. Да и отметины никуда не исчезали.
Что-то мягко плюхнулось на кровать. Аллегро. Кот настороженно взглянул на Августа, но не убежал и свернулся клубком у него в ногах, прикрыв зеленые глаза хвостом. И это показалось Августу победой, не меньшей, чем последняя метка. Сунаи смежил веки и позволил тихому мурлыканью кота окутать его…
Проснулся он резко, от внезапного отрывистого кашля.
Август не помнил, когда заснул, но уже почти рассвело. Кашель зазвучал снова, отдаваясь у него в голове.
Генри.
Август затаил дыхание и прислушался, готовясь к худшему. Но, к счастью, кашель прекратился, и вместо него послышался строгий голос Эмили.
Генри что-то ответил. Он дышал хрипло и тяжело, но все-таки он был здесь.
– Я в порядке. Не волнуйся.
– Господи, Генри, ты думаешь, что раз ты в состоянии соврать мне!..
Они говорили тихо, но какой смысл шептать, если Август в состоянии расслышать разговоры солдат четырьмя этажами ниже? Он, конечно, мог отключиться и не обращать внимания, но ведь речь шла о Генри и об Эмили!
Август лежал не шелохнувшись.
– Должно же что-то быть!
