– Эм, мы все обсудили.
– Генри, пожалуйста! – Эмили Флинн всегда была тверда как камень, но, когда она произнесла эти слова, ее голос задрожал. – Если бы только позволил медикам…
– И что они мне скажут? Я и так уже знаю.
– Но не можешь ты просто позволить…
– Я и не позволяю.
Тело придвинулось к телу, как рука скользнула по волосам.
– Я по-прежнему с тобой…
И Август, лежа в темноте, понял, что хотел договорить Генри:
«Пока что».
Сон как рукой сняло.
Он пытался сосредоточиться на других звуках в здании – на шагах, шуме воды в трубах, отдаленном голосе флейты Соро, и где-то под всем этим находился тот солдат в камере. Он был так далеко внизу, что, возможно, сознание Августа обманывало его. Но какая теперь разница!
Август осторожно встал, взял скрипку и спустился вниз.
Он думал, что найдет помещение для наблюдения пустым, а солдата – в одиночестве, но там была Ильза. Она стояла, прижавшись лицом к плексигласу. Солдат стоял на коленях на бетонном полу, бессвязно твердил о милосердии и пытался вырваться из наручников, пока по рукам не потекла кровь.
Неужели они бессильны?
Август огляделся по сторонам. Минус третий этаж – самый нижний уровень Компаунда. Он отсечен от мира сталью и бетоном. Полная звукоизоляция.
Август задумался. На столе был пульт управления. Красная кнопка включала микрофон. Когда Август нажал ее, из камеры хлынул голос солдата, наполняя помещение безумием и страданием.
Август положил футляр на стол и достал скрипку. Ильза посмотрела на него вопросительно. Лео всегда считал, что их единственная цель – очистить мир от грешников. Что музыка – всего лишь самый гуманный способ сделать это. Но что, если ее можно использовать и для других целей? Помогать, а не причинять вред?
Август сделал глубокий вдох и заиграл.
Первая нота вспорола воздух, как нож. Вторая была высокой и нежной, третья – низкой и печальной. Стальные струны мелодчино звенели, натягивались под пальцами. Музыка заполнила бетонное помещение. Каждая нота, достигающая стен, возвращалась назад, одновременно и ослабев, и усилившись, и затихала среди новых нот.
Август никогда еще так не поступал. Никогда не играл для того, чтобы утешить душу, а не вырвать ее.
Но солдат в камере перестал дергаться. Он склонил голову.
Казалось, что ему стало легче, что песня победила тьму внутри него.
Август продолжал играть.
X
В воздухе пахло кровью и страхом.
Слоан учуял запах еще на ступенях, но, куда бы он ни смотрел, он видел лишь малхаи. Сплошные малхаи. Губы их красны, а руки пусты. Пусты. Пусты.
– Я чрезвычайно разочарован, – изрек Слоан. Голос его разнесся в ночи.
Они ничего ему не принесли. Они ничего не видели. Они играли с добычей, они помахивали ею перед каждым живым, дышащим, охотящимся дюймом городской ночи – однако ничего не добились.
Даже Алиса, какой бы маленькой кровожадной тварью она ни была, вернулась с пустыми руками, выставив напоказ испачканные губы и беспечно пожав плечами.
– Возможно, – проворчала она, поднимаясь по лестнице, – мы использовали неправильную приманку.
Но люди есть люди. Корсаи поглощают мясо и кости, малхаи – кровь, сунаи – души. Все, что содержится в человеческом теле, учтено. Что еще можно использовать?
– Слоан!
К нему направлялась группа малхаи.
– В чем дело?
– Тень! – рыкнул один из них.
Слоан воспрянул.
– Вы его нашли?
Но малхаи уже качали головами.
– Тогда что? – рявкнул Слоан.
Малхаи принялись переглядываться как придурки, и Слоан вздохнул.
– Давайте показывайте.
Он стоял, покачиваясь, между телами на полу полицейского участка.
Назвать их мертвыми означало серьезно преуменьшить.
Возможно, будь у них оружие, это произошло бы быстро. Но насколько мог судить Слоан, пленники использовали все, что подворачивалось: стулья, полицейские дубинки, голые руки.
Короче говоря, они разорвали друг дружку на куски.
Однако же Слоан ни капли не сомневался, что происшедшее – результат действий тени.
Он чуял ее запах, подобный запаху холодной стали, слабый, странный, чуждый.
Слоан предложил жертву – и был отвергнут. Он заполнил город легкой добычей, а существо вместо этого пришло сюда.
Почему?
Его туфли гулко стучали по линолеуму, Алиса шла в нескольких шагах за ним. На ходу она вела когтем по стене и негромко насвистывала. Трое малхаи принюхивались, и, когда Слоан вздохнул поглубже, он понял, чего тут не хватает.
Страха.
Того привкуса, который покрывал улицы и впечатывался в ночь, самого характерного свойства людей здесь не было. Участок купался в других чувствах – Слоан ощущал гнев и жажду крови, но не страх.
Искусственный свет неприятно гудел над головой, застилая Слоану глаза. Малхаи щелкнул ближайшим выключателем, и мир снова милосердно сделался приглушенно-серым. Взгляд Слоана прояснился, сфокусировался и с острым облегчением обежал комнату.
Кровь, забрызгавшая стены.
Тела, распростертые на полу.
Валяющиеся в коридоре.
Выпавшие из открытых камер.
Полицейский участок на Крауфорд-стрит был реликтом времен до войны и до Феномена, тех дней, когда в И-Сити существовала такая обыденная вещь, как полиция.
Некоторые люди в прошлом охраняли себе подобных.
Харкер использовал четыре полицейских участка в Северном городе в качестве локальных изоляторов, а Слоан превратил камеры в тюрьму для самых ярых городских сопротивленцев. Людей, которые не желали ни сражаться за своих собратьев в Южном городе, ни служить Клыками. Одиночек, отличающихся собственной жаждой крови, влечением к смерти, стремлением к власти.
– Что за расточительство, – задумчиво пробормотала Алиса, переступая через широкую красную лужу. – Он ведь даже не съел их!
Она права. В чем смысл стольких смертей, если не в пище? Если, конечно, это существо не питается чем-то таким, чего он, Слоан, не может видеть. В конце концов, сунаи пожирают души. Если бы у их жертв не сгорали глаза, невозможно было бы сказать, что из мира вообще кто-то исчез навеки.
– Ты! – скомандовал Слоан, указав на самого высокого из малхаи. – Показывай.
Малхаи провел когтем по экрану планшета, включая видео. Четыре окна: два – с камер в коридоре между камерами, одно – из главного помещения и другое – от главного входа.
