Но Келлум Харкер был мертв, Август собственноручно вырвал его душу.
Теперь он отошел в тень, выпуская вперед Харриса. Солдат промаршировал по центральному проходу, вскочил на сцену и раскинул руки с апломбом прирожденного артиста.
– Здравствуйте, – бодро сказал он, – и добро пожаловать на первый КПП. Я – капитан Харрис Фордэм, и я представляю спецназ Флинта…
Август много раз слышал подобные речи в исполнении Харриса.
– Вы пришли сюда по своей воле, а значит, кое-какой здравый смысл у вас есть. Но раз вам потребовалось шесть месяцев, его не так уж и много.
Харрис прав. Это было отребье, некогда уверенное, что они прекрасно обойдутся без помощи Южного города, слишком упрямое, чтобы признать – или слишком глупое, чтобы осознавать, – во что они вляпались. За первые несколько недель, когда обещанная защита испарилась вместе со смертью Келлума, случился массовый исход. Тогда через Линию каждый день проходили сотни людей – среди них были и Джексон с Рез.
Но некоторые предпочли остаться, запереться в домах, затаиться и ждать, что к ним придет помощь.
А когда помощь не пришла, для них осталось три варианта: не дергаться, набраться смелости отправиться в Пустошь – опасное место за пределами города, где порядок уступил место анархии и каждый был сам за себя, – или пересечь Линию и сдаться.
– Вы смогли сюда добраться, – продолжал Харрис, – а значит, вы умеете ориентироваться на местности, но вид у вас такой жалкий, что я намерен говорить просто и понятно…
Какой-то мужчина в толпе пробормотал: «Я не обязан это терпеть», – и развернулся, чтобы уйти, но Джексон преградил ему путь.
– Вы не имеете права задерживать меня! – прорычал он.
– Вообще-то, – сказал Джексон, – вам следовало прочитать и то, что написано мелким шрифтом. Вы вошли в помещение службы проверки – и потому вы согласились на проверку. Вас еще не проверили, и вы пока что не можете отсюда уйти. Считайте это мерой предосторожности.
Джексон с силой подтолкнул мужчину к сцене. Улыбка на лице Харриса сменилась угрюмой миной.
– Итак, слушайте. Ваш губернатор мертв. А его монстры считают вас едой. Мы предлагаем вам хороший шанс на выживание, но за безопасность придется платить. Вы прекрасно все знаете, поскольку выбрали оплату деньгами. Что ж, у меня для вас плохая новость. – Он мрачно взглянул на женщину, сжимающую пачку купюр в пальцах, унизанных кольцами. – В Южном городе это не работает. Вам нужны еда, убежище и безопасность? И вам придется потрудиться. – Он ткнул пятерней в значок ФТФ на своей форме. – Каждый день и каждую ночь мы сражаемся, чтобы вернуть город себе. Раньше вступление в ФТФ было добровольным, сегодня оно обязательно для всех. И каждый житель города находится на службе.
Ани жестом показала ему, что пора закругляться, и лицо Харриса вновь приобрело дружелюбное выражение.
– Возможно, вы здесь потому, что прозрели. А возможно, потому, что отчаялись. Не важно, что стало причиной, но вы сделали первый шаг, и мы высоко ценим ваши намерения. Но прежде чем вы сможете совершить следующий шаг, мы должны вас проверить.
Это был сигнал для Августа.
Он отклеился от стены и пустился в долгий путь по центральному проходу, и звук его размеренных шагов усиливался акустикой зала. Кто-то начал рыдать и всхлипывать во весь голос. Август всматривался в толпу, ища предательское подрагивание тени, которое мог видеть только сунаи, движение, указывающее на грешника, но освещение и беспокойные передвижения людей мешали что-либо разглядеть.
Он шел, и следом за ним ползли шепотки.
Даже если люди еще не осознали, кто он такой, они, похоже, ощущали, что он не из их числа. Он долго и упорно трудился над тем, чтобы стать неотличимым от человека, но сейчас это не имело значения.
Маленькая девочка трех-четырех лет от роду – он всегда плохо определял возраст – ухватилась за женщину в зеленом. Видимо, за мать, предположил он, видя жесткость в ее уставшем взгляде. Август встретился с малышкой взглядом и постарался мягко улыбнуться, но в ответ она уткнулась матери в ногу.
Она боялась.
Они все боялись – его, Августа.
Стремление отступить поднималось в нем, как желчь к горлу, но с ним соперничало желание заговорить, убедить их, что причин для страха нет, что он здесь не для того, чтобы причинить им вред.
Но Август не мог лгать.
Монстры не способны лгать.
«Здесь твое место, – произнес у него в сознании голос, твердый и холодный, как гранит. Он звучал, как голос его умершего брата Лео. – И твое предназначение».
Август сглотнул.
– А сейчас самая главная часть, – продолжал Харрис. – Встаньте друг от друга на расстоянии вытянутой руки…
Когда Август поднялся на сцену, воцарилась абсолютная тишина, и он мог слышать и сдерживаемое дыхание, и испуганный стук сердец. Он присел, открывая застежки на футляре, эти щелчки прозвучали громкими выстрелами в его голове, и достал скрипку.
«Сунаи, сунаи, глаза словно угли…»
При виде инструмента до новеньких дошло, что ФТФ имели в виду под проверкой, и по толпе прокатилась волна беспокойства.
«Споет он и душу твою украдет!»
Мужчина лет тридцати окончательно запаниковал и кинулся к выходу из зала. Он успел пробежать несколько метров, прежде чем Ани и Джексон схватили его и заставили встать на колени.
– Отпустите меня! – умолял он. – Пожалуйста, отпустите меня!
– Чего побежал? – упрекнул его Джексон. – Тебе что, есть чего скрывать?
Харрис хлопнул в ладоши, чтобы привлечь внимание толпы к сцене.
– Начинаем проверку!
Август выпрямился и примостил скрипку под подбородком. Он посмотрел в зал – на море лиц, на каждом из которых были написаны столь яркие эмоции, что он сразу же осознал, сколь тщетными были его усилия. Он потратил четыре года, пытаясь разобраться в человеческой мимике, стараясь имитировать хоть что-то из арсенала смертных, как будто копирование могло сделать из него человека.
Он желал лишь стать человеком, и желал столь яростно, что взамен отдал бы все, включая собственную душу. И он делал все, что только мог, даже морил себя голодом до предела – и за предел.
Но Август не способен был стать человеком.
И теперь он это знал.
Вопрос не в том, что он такое, а в том, зачем он, каково его предназначение, его роль. У каждого своя роль.
А сейчас ему предстоит играть.
Август поднес смычок к струнам и извлек первую ноту.
Несколько долгих мгновений она висела в воздухе единственной и одинокой нитью, прекрасной и безобидной, и только когда она стала слабеть и растворяться, Август зажмурился и погрузился в песню. Она выплескивалась наружу, обретая форму в пространстве, переплетаясь вокруг человеческих тел, поднимая их души на поверхность.
